Помните колхозный хлеб? Он был такой круглый, большой, как каравай. Так вот, завидев его, Алаудин Колоев всегда вспоминал одну историю.
«Мы с сестрой, Любой Колоевой, возвращались домой и увидели прямо под ногами большую булку колхозного хлеба, выпавшую, видимо, из машины и предназначенную колхозникам, для раздачи по карточкам.
Мне тогда было лет восемь, а сестре пятнадцать. Время было голодное. Положив булку за пазуху, сестра взяла меня за руку и быстрым шагом повела обратно. Люба мне объяснила, что по селу идти опасно, могут, не досчитав хлеба, кинуться на поиски. А значит, нам предстояло обойти деревню и войти в неё с другой стороны. А это ни много ни мало три-четыре километра.
По дороге я не мог удержаться от запаха свежеиспечённого хлеба, и всё время просил дать мне кусочек. Она отламывала маленькую корочку и давала мне. Немного утолив голод, я просил снова. Она отламывала и давала мне очередной кусочек.
Но чему я всю жизнь поражался, так это её самообладанию, её силе воли. Она ни разу не отведала хлеб сама. Я хоть и был мал, понимал, что бережёт она хлеб для братьев и сестёр, чтобы больше досталось всем. До конца жизни у меня не выходил из памяти вкус этого хлеба и особое почтение к старшей сестре».
«Вот бы скажи нам в то голодное время, что я буду сидеть за таким богатым столом, никогда бы не поверил, — говорит Суламбек Харсиев. — В колхозе во время ссылки обязано было работать всё население, кто мало-мальски мог держать в руках тяпку или лопату. За пропуск без серьёзной причины или отлучку с рабочего места можно было лишиться пайка или угодить даже в тюрьму.
Мне в то время было лет 13-14. Стоял изнурительно жаркий день, и было самое голодное послевоенное время. В обед на повозке вместе с баландой, в которой кроме воды и растительности ничего не было, приезжал с контрольной проверкой и председатель колхоза.
А у нас дома у самого крыльца был тайник — небольшой колодец размером с ведро. Он был аккуратно прикрыт сверху слоем земли с травяным покровом. Мама брала оттуда стакан зерна, что приносил в носках или в кармане старший брат-тракторист, и долго отваривала его к обеду. Вот полакомиться таким изысканным блюдом я и мчался домой в обеденный перерыв. Надо было успеть вернуться вовремя.
Бежал босой, обуви как таковой не было, по горячей земле, останавливаясь и прислушиваясь. Издали я заметил бедарку председателя и спрятался. Там была степь, а в ней особо не укроешься. Вот меня он и приметил. Посмотрев на мой жалкий, истощённый вид, не стал меня особо допрашивать, куда и зачем ходил, а пожурил так, по-отечески, и сказал: «Садись, я вам сегодня угощенье царское везу, а ты мчишься галопом, куда неведомо».
И повез меня обратно, в стан. А привёз он с собой пять-шесть килограммов проса. Но это была действительно большая радость. Прямо на поле мы сидели вокруг костра и ждали с нетерпением, пока оно сварится. Застолье, действительно, было царское, которое нам давно и не снилось».
«Первый и главный вопрос, который возник у всех уже на месте в Казахстане, это вопрос жилья, — вспоминает бывший спецпереселенец, который пожелал не называть фамилии. — Конечно, ингуши прирожденные строители. Но как строиться в степи? В горах много камня, есть древесина, стройматериалы, а тут — ничего.
Но выход нашли и здесь. Сначала это были землянки. Потом начали строить дома из дёрна. В степи на выбранных площадках топором и лопатой вырубали куски земли с травяным покровом и укладывали их без фундамента. В стенах оставляли окошки с самодельными рамами, а крышу накрывали жердями и укладывали поверх камыш. Потом обмазывали всё глиной. Называли дома такие «мазанками». Полы в комнатах делали при помощи раствора из глины и кизяка. И этим же раствором белили их потом для красоты.
Несмотря на то, что было тяжело — люди недоедали, скучали по родине, они умели дружить и веселиться, были намного лучше и добрее, чем сейчас. Когда они на новых местах немного оклемались, вечерами собирались гости, пели песни на родном языке, пели «Калинку» и «Катюшу» на русском, обязательно играли на гармони. Каждую неделю устраивали ловзар (национальные танцы), на который собиралась ингушская молодежь и старики. С девушками обязательно приходил родной или двоюродный брат, как было положено по этикету. Это был настоящий сакъердам (отдых).
После смерти Сталина стали приезжать делегаты из Москвы. Спрашивали о высылке, клеймили Сталина и Берия, призывали выбрасывать портреты вождя, спрашивали, хотим ли мы домой. В ответ женщины плакали от радости и счастья.
Потом наступил 1957 год. Начали выдавать удостоверения и пропуски. Люди массово стали возвращаться на родину».