Все больше убеждаюсь в правдивости своей давней догадки: стремительность бега времени, его плотность находится в прямой пропорции с нашим возрастом (можно опровергнуть). В очередной раз меня осенило в этом во время траурного митинга на территории Мемориала памяти и славы, где жители Ингушетии поминали жертв, сталинской депортации 1944 года.
Вот, я вижу старика или, старушку. В голове промелькнет: «дай-ка, я поговорю с ними, они должны в деталях помнить ту варварскую акцию, устроенную сталинско-бериевской шайкой». Подхожу, здороваюсь, пытаюсь разворошить память собеседника. А ему, оказывается, в те страшные дни было всего три, четыре, пять лет. Да, мы сокрушаемся по поводу ухода наших ветеранов ВОВ, понимая, что это промысел Всевышнего, естественный процесс природы. Но с каждым днем все меньше остается среди нас и свидетелей беспрецедентного в истории человечества народоубийства, затеянного по понятным только им — упырям и вурдалакам — мотивам, ныне (надеюсь) жарящимся в котле ада.
Что волновало детские умы и души, когда их вместе мамами, бабушками и дедушками (отцы в это время гнали фашистов обратно в их логово) загоняли в студеное утро 23 февраля 1944 года в дырявые вагоны-телятники, чтобы отправить на верную гибель? Едва ли они осознавали всю трагичность ситуации. А может...
Юнусу Парагульгову было неполных четыре в тот памятный год. Его семью выслали из Ахки-юрта (ныне село Сунжа).
— Единственное, что врезалось в память, как бабушка, обхватив меня руками, отдавала мне свое тепло в вагоне — вспоминает он. — Отец являлся секретарем Галашкинского райкома и, уйдя на фронт, погиб еще в 42-м. О нем в своих мемуарах пишет маршал Гречко. На 108-й странице его воспоминаний есть абзац, как «парторг 134 кавалерийского полка, 34 —й кавалерийской дивизии Ахмед Парагульгов увлек за собой в бой эскадрон...». Мать вспоминала как, во время «сборов» хотела дать пощечину нквдэшнику, вырвавшему из ее рук еду, которую она быстро собрала в путь. Но, опомнилась, от жгучей мысли: ведь у нее на руках пять дочерей — мои сестры и я.
Восьмилетний Хаджибикар Осмиев запомнил... запах. Да, да: запах краски новеньких, красивых машин — студебеккоров.
— Мы жили около большой мечети в Кантышево — рассказывает он. — Всем мужчинам, что остались в селе после призыва остальных на фронт — в основном в возрасте, сказали собраться в мечети, чтобы обсудить вопрос подготовки грядущей посевной кампании. Помню, первым в машину сел я. А всего нас в семье было восемь человек — пятеро дети. В Беслане нас выгрузили и затолкали в вагоны. Никто же не верил, что мы вернемся. Кроме нас самих. После двух недель пути нас выкинули под Петропавловском, в северном Казахстане — безлюдном, продуваемом морозными ветрами месте, с «мертвой» землей, на которой мало что росло. Помогали русские. Помню Сергея Марковича — донского казака, работавшего завскладом. Постепенно обвыкли, начали вести свое хозяйство, делать заготовки...
Воспоминания Османа Добриева более четки — ему в те дни было десять лет. Но, и заплечных дел мастера его семье попались свирепее других, потому что они жили в горной Ингушетии, в селе Лялах. А в горах, как мы знаем, с выселяемыми не церемонились.
— Нам дали 15 минут на сборы, — говорит старик. — Если бы позволили подготовиться — не было бы так много умерших. Из восьми человек нашей семьи четверо остались лежать на чужбине. Будь он проклят этот Сталин!..
— Единство и взаимопонимание — вот что нам сегодня необходимо как воздух, — считает оптимист, водитель с 60-летним стажем Магомед Накастхоев из Яндаре, которому в момент депортации едва исполнилось пять лет.
— Любые наши ссоры вызывают восторг и радость у наших недругов, надеющихся повторить те измывательства над нашим народом. Мы не имеем права этого допускать, — подчеркнул он.