В романе Идриса Базоркина есть очень интересный момент: «Все участники свадьбы разом двинулись в воду. Река кинулась на них чёрной яростью своих глубин. Волны доходили до самых седел. Но людей было много, они крепко держались друг за друга, и вода отступила... Когда людей много, они все могут!» — многозначительно добавил автор. Он вспомнился мне, когда я слушала удивительную историю братской взаимопомощи и поддержки между людьми в тяжёлые годы депортации.
Магомет-Тагиру Барахоеву было восемь лет, когда рано утром 23 февраля 1944 года в дверь постучали солдаты. Со стука в дверь начинается практически каждая история депортированного, потому как тот самый «стук» разделил жизнь ингушского народа на «до» и «после».
Из воспоминаний Магомет-Тагира Барахоева:
«...Дорога в Казахстан у меня ассоциируется с длинным, нескончаемым мрачным пасмурным днём, с нависшими тяжёлыми тучами. Помню женщин, возившихся у буржуйки в ожидании, когда испечется кусочек лепёшки, плач голодных маленьких детей, понурые лица мужчин. Мне всё казалось: вот-вот проснусь, и этот тяжёлый сон закончится. Но я просыпался, засыпал вновь, а стук колёс не прекращался. Потому, когда нас высадили на станции, на сердце у меня была радость. Казалось, видимо, по-детски, что самое тяжёлое уже осталось в том ужасном сером вагоне, и вот-вот мы устроимся у тёплой печки в каком-нибудь доме.
Однако всё только начиналось. Отчетливо помню этот день. Был лютый мороз. Огромная толпа людей стояла в ожидании своей участи. Это была Кокчетавская область. Одна за другой подъезжали грузовые машины, и по списку забирали людей. Мы тоже сели в эту холодную машину без тента. Нас высадили в селении Лобаново. Оттуда повезли на повозке до села Заря.
Я замёрз окончательно. Сел на повозку, покрытую сеном, стараясь согреться, но не мог. Мама и старшая сестра Халимат, ей было десять лет, старались как-то закутать младших детей. В семье нас было семеро: четыре сестры и три брата. Отец умер за год до высылки.
А с нами на повозке ехал дядя Халит Барахоев. Он, оглядываясь на меня, всё спрашивал: «Не замёрз?» Я в ответ отрицательно мотал головой, мол, нет.
Мне шёл восьмой год. Я был очень худощавым мальчиком, но уже чувствовал себя мужчиной. В те годы с детьми не сюсюкались, как сейчас, они рано взрослели. Дорога была дальняя, как мне тогда казалось, а было всего-то 18 километров. Кругом заснеженные степи и буран. И вот я чувствую, что мёрзну, а сказать стыдно. Тут дядя обернулся в очередной раз и заметил, что я уже засыпаю, ну, то есть терял уже сознание. Он меня схватил, поставил на ноги и кричит: «Беги!» Я падаю с ног, стараюсь встать, шаг, другой и опять падаю. И так несколько раз. Потом он меня подхватил, завернул в бурку и стал тереть, как котёнка. Мне было очень неловко от всего этого, неудобно было отогреваться у него на коленях. Я ведь себя чувствовал взрослым. Тут у меня порозовели щёки. «Вот, — сказал дядя, — теперь уже беги сам». Даже сегодня, вспоминая эту историю, чувствую себя неловко. Так и шёл — бегом, пешком километра два-три.
Поселились мы в селе Заря Кокчетавской области. Надо сказать, что к переселенцам здесь отношение было терпимое. Мы не ощущали со стороны местных жителей особой враждебности. Хотя они поговаривали, что, мол, их предупреждали, что к ним везут людоедов. Но люди друг друга лучше понимали, там многие были такие же, как мы, ссыльные. Село было небольшое — жили русские, казахи, семья украинцев и ингуши. Каждой депортированной семье дали небольшой продовольственный паёк и по четыре барана. Но насытить голодных людей этим пайком было невозможно. Скоро все запасы иссякли. Мы бегали на поле, собирали после уборки урожая колосья. Самый доходный участок был там, где стоял стог соломы. Мы прямо с землёй подбирали зёрна, дома промывали их, перетирали в муку или варили кашу.
Время было голодное и тяжёлое. В течение года один за другим у нас умерли от болезней два брата и две сестры. Осталось нас у мамы трое. Так и жили. Вернулись на родину в 1966 году. В дом отцовский в селении Галгай-Юрт (ныне Камбилеевское) нас так и не пустили.
Испытания, конечно же, мы выдержали. Хотя были порой и нечеловеческие. Всего не расскажешь. Но вот хочется поведать одну историю.
Удивительно, но человеческие взаимоотношения, несмотря на все эти смертоносные жернова, которые по всей стране запустил сталинский режим, продолжали жить и творить невозможное. Люди в ссылке стали потихоньку обживаться, играли свадьбы, веселились, стали ездить друг к другу в гости. Но тут опять новый удар по ссыльным. В 1948 году издали указ об ограничении передвижения спецпереселенцам. За побег из мест поселения, за самовольный выезд без разрешения комендатуры давали 20 лет каторжных работ. А накануне выхода этого указа в гости к нашим родственникам Джугутхановым, которые проживали недалеко от нашего села — в Ефремовке, приехала сестра хозяйки. Звали эту девушку Маддан. Ей было где-то лет 16.
Комендатура обходила после этого указа каждый дом, в каждом селе, где проживали ссыльные, проверяя и уточняя списки спецпереселенцев. Когда пришли в дом к родителям Маддан, ее мама сказала, что дочка поехала в гости к сестре в Кокчетавскую область. Эту информацию комендатура решила проверить. Они телеграфировали коменданту села Ефремовка, чтобы тот подтвердил факт пребывания Маддан в доме Джугутхановых. Но сестра растерялась и, не зная, как правильно поступить, солгала, сказала, что не видела сестру в глаза, и к ней она не приезжала. В результате был объявлен всероссийский розыск.
Почти вся Ефремовка, а это ингуши, русские, немцы, литовцы, представители разных национальностей, конечно, доверенные люди, скрывали девушку от сотрудников НКВД. Где ей только ни приходилось отсиживаться, скрываясь от «всевидящего» ока: в подвалах, на сеновалах, на крышах домов, в зерновой кормушке, всего и не перечислишь. И так почти год, до самого августа. С обысками ходили каждый день. Как-то рано утром пришли энкавэдэшники вновь в дом к Джугутхановым. Маддан как раз ночевала у сестры. Пока её муж открывал дверь, Маддан в последний момент юркнула в постель сестры и замерла у её ног под одеялом. Сестра же, приложив к груди ребёнка, лежала затаив дыхание. Они осмотрели шкафы, полезли в погреб, не найдя никого, ушли. Опять пронесло!
И таких историй у девушки было немало. Как-то за полночь пришли с проверкой в дом к Магомеду Измайлову, он родом из селения Гадоборшево (ныне Куртат) Пригородного района. Маддан в этот день как раз ночевала у них. Видать, кто-то там «стучал» на девушку. Они всё время ходили по её следам. Так вот, Магомед приоткрывает крышку ящика для хранения зерна, который служил им и кроватью, и буквально утапливает её в зерно, сам же расстилает поверх постель и укладывается на ней.
Спросив у них, не скрывают ли они беглянку, предупредив, что в случае чего им обоим грозит по 25 лет тюрьмы, осмотрев все углы, а комнатка была всего одна, и то небольшая, они ушли. Аллах миловал! Опять пронесло!
И так наступило лето. Продолжать эту историю было небезопасно. Всем миром думали, как спасти девушку от тюрьмы. Было решено привести её к нам, в село Заря, за 18 км от них, чтобы от нас переправить в село Сындыктав Акмолинского района. До нас её довезли в стоге свежескошенной травы. Но дальше эту операцию провести было куда сложнее. Надо было девушку доставить в Сындыктав. Я настойчиво просил, чтобы мне доверили довести это дело. Дорога шла через лес, я хорошо её знал. И вот вместе с Макшарипом Джугутхановым мы отправились в путь. Нам было по 11-12 лет, а девушке, как я сказал, 16. Её хорошо законспирировали, подстригли волосы, одели в русский сарафан, чтобы она не походила на ингушку, и мы отправились в соседнее село за 50 км.
Всю дорогу мы бежали, лишь иногда останавливаясь, чтобы передохнуть. Услышав топот копыт или едущую повозку, прятались в лесу. К вечеру добрались до места. Помню, целую неделю не могли потом ходить. Подошвы ног страшно болели, потому как мы бежали босиком, так было легче, а обувку несли в руках. Вот и отбили себе пятки.
Оттуда родственник Хож-Ахмад Бузуртанов (будучи шофёром, он имел право на передвижение) должен был её довезти до станции Акбасар. Но Хож-Ахмад подстраховался и попросил своего друга — русского парня, который под видом своей сестры довёз её до станции Акбасар. Так было надёжнее. Он посадил её на поезд, договорившись с проводницей, до станции Перекатное. Но оттуда ей ещё нужно было пройти достаточное расстояние.
Как дальше пошло дело, я не знаю. Мы очень переживали за неё. Связи никакой не было. Но спустя два-три месяца после этого к нам пришло письмо с известием и благодарностью от её родителей. Так мы узнали, что она успешно добралась до дома и чудом избежала наказания. А было дело так. По совету одного энкавэдэшника, её поспешно выдали замуж за парня из рода Долаковых. Тот парень явился в комендатуру и стал просить поддержки и помощи у коменданта. Сказал, что украл возлюбленную и прятал её от преследования по сараям да погребам, потому как её родные были не согласны на этот брак, а родителям девушка, мол, соврала, что уехала к тёте. Спасите, мол, нас и нашу молодую семью.
В то время идеологическая политика государства негласно приветствовала любой вызов традиционным канонам, который усматривался в этом «поступке» молодых.
Жили они долго. Насколько мне известно, в городе Малгобеке. Семья у неё была большая. Умерла, слышал, лет семь тому назад. Это я узнал от её сына, с которым встретились случайно. Как-то на территорию Троицкой больницы, где я работал, заехала грузовая машина. По-старчески расспросил шофёра, кто он, откуда родом. Оказалось, он был сыном Маддан. Он спешил очень, и я не стал ему эту историю рассказывать. Но вот как судьба сводит людей, подумал я тогда".
— Горе сплачивает людей, творит чудеса, — заключает Магомет-Тагир, — то ли Всевышний, послав испытания, помогает им, то ли в людях особо остро пробуждается человеческое начало. Но именно это помогла нам выжить в те суровые годы.