Когда-то на вопрос, «кем ты хочешь стать, когда вырастешь», каждый советский мальчишка без запинки мог ответить: космонавтом, капитаном дальнего плавания, инженером, геологом и, конечно, милиционером. И такой выбор профессии в то время не удивлял старших: ведь образ советского милиционера был особенно почетным и романтичным.
Имидж неустрашимых, неподкупных и мужественных стражей порядка периодически подпитывали и кинофильмы о Знатоках, полковнике Зорине, добром и справедливом участковом Анискине, и красивые песни и легенды о милиционерах, обеспечивавших мирное небо над страной развитого социализма.
Потом... А потом грянула перестройка, которая все перевернула вверх дном, появился намеренно запущенный миф о бессмысленной жестокости и ненависти милиционеров к задержанным, не слишком хороших их личных качествах. Этот миф навязывался уже через другие фильмы, репортажи и газетные статьи, в широкий ход пошли такие презрительные слова, как «мент», «легавый» и т. п.
Символ стража порядка постепенно подтачивали доморощенные и зарубежные разрушители (естественно, за деньги), которые добивались и, в конце концов, добились своего — ослабления и затем развала страны. О нелегкой службе тех, кто стоял и стоит на передовой борьбы с преступностью, мы беседуем с ветераном органов внутренних дел, кавалером ордена «Мужества», полковником в отставке Хусеном Горбаковым.
— Хусен Ахметович, после исчезновения с карты мира крупнейшей державы наши правоохранительные органы подвергались жестокому психологическому прессингу и дискриминации. Для чего это делалось? Ведь, если трезво поразмыслить, общество, наоборот, должно было сделать все, чтобы они укреплялись, и не рубить сук, на котором сидит...
— Для чего это делалось? Я бы сам хотел ответить на этот вопрос. Разве сегодня наша страна не испытывает нечто подобное? Наверное, сильная, конкурентоспособная страна не нужна нашим недругам. Еще недавно они наводнили нашу страну и вместе с нашими предателями беззастенчиво унижали и оскорбляли ее, делали все возможное, чтобы у нас не было какой-либо идеологии, цели в жизни.
Достойнейшим людям, тем, кто по-настоящему любит свою Родину, душой за нее болеет, стоило недюжинных трудов, чтобы стряхнуть с нее весь этот искусственный нанос негатива.
Конечно же, я не собираюсь идеализировать образ стража правопорядка: милиционеры, а теперь полицейские — это наши с вами родные и близкие, плоть от плоти своего народа, и их недостатки, каким бы тщательным ни был так называемый подбор кадров или аттестация, в некоторой степени переносятся и на полицейских. Но огульное охаивание, оскорбление сотрудников полиции подло, исподтишка — такое могут себе позволить только наши враги.
Сегодня, к счастью, все эти трудные времена позади: полиция стала на ноги, у нее появилось все необходимое, чтобы защитить своих граждан. Но, как это ни печально, для этого потребовалось заплатить высокую цену — жизни сотен наших молодых ребят, которые могли радоваться солнцу, растить своих детей...
— Расскажите, как вы пришли в органы? Ведь, насколько я помню, в советское время эта профессия, по крайней мере у нас, в Ингушетии, не являлась особо популярной.
— А что у нас было популярным? Народ только-только пришел в себя после сталинской депортации, начал обустраиваться, имелся огромный дефицит в образованных, грамотных людях. Что касается популярности, то здесь я не соглашусь. К милиционерам относились хоть и с опаской, но с подчеркнутым уважением. Тогда правоохранительная система была очень сильной: нарушитель или преступник знал, что если он перейдет «красные флажки», то наказание рано или поздно непременно последует. Принцип неотвратимости наказания — то, о чем сегодня твердят всуе, тогда являлся стержнем правопорядка.
Помню, когда участковый нашего села Мурад Ажигов показывался на улице, то тунеядцы рассыпались по закоулкам, как тараканы. Тогда за тунеядство несли ответственность. А сегодня праздношатающиеся бездельники чувствуют себя вольготно, у них, видите ли, права свободной личности, они из категории тунеядцев переметнулись в более опасную группу — касту мошенников. А ведь, если трезво рассудить, справедливой являлась та мера ответственности: в голову бездельника ничего хорошего не лезет — и в те времена им не позволяли долго лелеять эти свои мыслишки. Когда человек перестает верить в себя, он начинает верить в «лотерею», счастливый случай и халяву.
Как я пришел в органы?.. В нашем доме часто гостили родственники по отцовской и материнской линии, которые имели юридические профессии. Я, будучи подростком, в сторонке слушал их серьезные и увлекательные рассказы, оживленные дискуссии по важным событиям, случаям из жизни. Взрослые говорили о необходимости нашему народу овладевать знаниями и науками, о том, что люди не знают своих законных прав и что этот пробел не позволяет им порой самим защититься от несправедливости.
«Какие ж они умные и сильные», — казалось мне. Окончательно я утвердился во мнении, что непременно стану милиционером, когда впервые увидел револьвер за поясом одного родственника. Наличие законно выданного оружия добавляло ярких красок моему детскому воображению.
После окончания в 1971 году Чечено-Ингушского пединститута, я два года отработал по распределению учителем и завучем в кантышевской школе и ушел в армию. Прослужив во внутренних войсках в Чимкенте, в 1975 году, по направлению Назрановского райкома партии, вышел на службу в местное РОВД в звании старшины в офицерской должности участкового инспектора. Начальником тогда был Зангиев Саварбек, которого после известных событий 1973 года «сослали» в Назрань, которая считалась провинцией.
Старших коллег из числа офицеров со мной служило всего пять человек — это Мурад Ажигов, Хасан Нальгиев, Шахмурза Беков, Мусса Мерешков, Висангирей Даурбеков.
В 1976 году, после курсов переподготовки, мне присвоили звание лейтенанта, я работал заместителем начальника по политчасти. В 1982 году перешел на оперативную работу в уголовный розыск, потом меня назначили начальником отделения охраны общественного порядка и руководства участковыми инспекторами милиции, в моем подчинении находились восемнадцать участковых. Параллельно учился в Ростовском юридическом институте и окончил его в 1989 году, получив специальность юриста-правоведа. Затем, до развала Союза, я проработал заместителем начальника райотдела милиции по оперативной работе.
— Мне вот интересно узнать: а чем отличались те преступники и преступления от нынешних, сегодняшняя обеспеченность полицейских — от той?
— Не хочется, конечно, наделять преступников какими-то положительными чертами. Но, если говорить начистоту — тогдашние, «советские» преступники в целом были менее кровожадными, по крайней мере — наши местные. Они придерживались каких-то, если так можно сказать, принципов. Убийство — это было настоящее ЧП. Довольствовались кражами, разбои регистрировались крайне редко. В основном мы разбирали хулиганство.
Преступник, повторюсь, знал, что понесет наказание за содеянное, представлял себе степень риска, чувствовал свои, фигурально говоря, способности. А сегодня? Одни непуганые дураки, которые локти кусают, когда попадаются в руки правоохранительных органов. К тому же многие видят безнаказанность, и это тоже провоцирует некоторых глупых головушек на нарушение закона. Они думают: их делишки никто не заметил, может, и нам повезет.
Что же до материально-технической обеспеченности сейчас и тогда, то это — небо и земля. «На дело» мы чаще всего ходили «на своих двоих», в лучшем случае — выезжали на тентованном ГАЗ-69, на котором наш начальник ездил в Грозный на коллегии МВД. Весь райотдел располагал всего тремя автоматами.
— Первые годы после развала страны, наверное, были самыми тяжелыми...
— Не то слово. Всем было трудно в начале девяностых. Мы возродили республику, но не было квалифицированных кадров во всех областях, в том числе и у нас. Повсеместная необустроенность, беженцы, разгул преступности — все это, равно как и промозглые вагончики, в которых ютилось МВД, вспоминается теперь как какой-то кошмар. Но вместе с тем в людях виделся какой-то необъяснимый духовный подъем, желание изменить жизнь к лучшему.
Перед тем как появилось министерство, в республике сначала создали отдел по координации органов внутренних дел, которым руководил Мурад Додов. Потом образовали Управление внутренних дел, которое возглавлял Амерхан Плиев. И лишь потом образовали МВД Ингушетии, первым министром которого стал Башир Аушев.
В 1993 году я возглавил созданный при МВД аналитический отдел, который преобразовали потом в штаб МВД. Вот там, до ухода на пенсию в 2002 году, я и работал в должности начальника штаба, заместителем министра. В 2004 году по контракту вышел на службу в отдел наркоконтроля и проработал там девять лет, до достижения так называемого предельного возраста. Теперь вот наслаждаюсь свободой, вожусь с внуками, помогаю детям, завел свое хозяйство, кое-какую живность, за садом ухаживаю.
Очень приятно, что сегодня государство повернулось лицом к правоохранительным органам, понимая, что именно эти ребята первыми становятся на пути преступников. Искренне рад, что и о нас, ветеранах, не забывают, что наш опыт востребован, создан и успешно работает Совет ветеранов. В моей молодости милиционеры крайне редко удосуживались внимания руководителя республики — в то время им являлся первый секретарь обкома.
А сегодня? Руководство республики вместе с полицейскими периодически обсуждает задачи и проблемы, волнующие всех, чествует и вспоминает ветеранов. Это очень приятно. Необходимо ценить то, что у нас есть, помнить, как все это нам досталось. Неблагодарность — самая страшная отрицательная черта человека. Если последствия преступления влияют на что-то конкретное, то неблагодарность охватывает и уничтожает многое в нашей жизни.