По острию ножа

Амирхан Келигов: «15 февраля — День вывода советских войск из Афганистана»

Первая ночь под открытым небом казалась романтикой. Они лежали прямо на земле, постелив сброшенные с грузовиков матрасы и укрывшись выданными с военного склада шинелями. Высоко в небе сверкали неотразимой красоты звёзды, не дававшие никакого намёка на то, что всего в нескольких километрах от них совершенно другой мир, другие ценности, другое измерение, где они каждую минуту в течение двух лет будут оттачивать характер на мужество и ходить по острию ножа.

У каждого воина-афганца своя история, достойная книги. Есть она и у Амирхана Келигова. Но они не любят вспоминать об этом. Признаюсь, что с героем этого материала я знакома не первый день. Мы выросли в одном посёлке, на одной улице и жили напротив друг друга. Но только сейчас, спустя более 30 лет, мне удалось узнать «тайну», которую он так долго скрывал. В принципе, конечно же, никакой тайны не было. Просто ни в мыслях, ни в воспоминаниях люди, пережившие афганскую войну, не хотят, да и не любят вспоминать это время, полное напряжённости, тревог и драматизма. Потому и мы старались его особо не донимать. На этот раз всё было иначе. «Ты позвонила в ту самую минуту, когда я был почему-то готов к общению», — сказал он мне.

«...1981 год. Времена призыва в армию были очень тревожными. Я окончил уже школу, никуда не поступил и готовился к майскому призыву. Но почему-то повестка так и не пришла. Как я потом узнал, отец, оказывается, договорился в военкомате, чтобы меня забрали с осенним призывом. Ему там за определённое вознаграждение подсказали, что именно майский призыв попадёт в Афганистан. А оказалось иначе, майский отправили в Чехословакию, а осенний призыв в Афганистан. Я же к осени сам пошёл в военкомат и написал заявление. В те годы (меня, конечно же, поймут мои ровесники) было очень стыдно отлынивать от армии, не служить, если ты по годам уже был военнообязанным. Я сказал об этом отцу, и он не стал возражать.

2 октября нас — новобранцев из посёлка Карца (Планаш), что под Владикавказом, а это, помимо меня, Джамалик и Сали Барахоевы, Мурад Келигов, Беслан Мархиев, Ваха Арчаков — собрали и отвезли в военный городок Спутник, который располагался в нескольких шагах от дома. Но родные не знали об этом, телефонов тогда не было, и связи практически никакой. Там же проходили сборы со всей Осетии и первичная подготовка к службе. Пробыли мы там неделю. Нас постригли, переодели, переобули, ну, в общем, в солдатскую форму.

Затем на автобусах повезли в Минводы, где нас ждал самолёт. Когда был объявлен рейс «Минводы — Ташкент», стало ясно, что все дороги ведут в Афганистан. Во время посадки несколько человек сбежали прямо с трапа. Было очень смешно и стыдно смотреть вслед «дезертирам». Уж такое себе позволить ингуши не могли, век бы от позора потом не отмылись. Мы держались пока вместе — пятеро односельчан из Карца, а шестого — Сали Барахоева — отправили с другой группой. Он потом погиб в Афганистане в первый же год службы. Правда, об этом я узнал из письма от своих родных, в Афганистане наши дороги нигде не пересекались.

Приземлились мы в Ташкенте, оттуда ехали дальше на поезде до самой границы. Это был город Термез. Здесь от Афганистана нас отделяла река Амударья — то есть территория другого государства была как на ладони.

Первая ночь прошла под открытым небом. Мы побросали матрасы прямо на землю и, укрывшись шинелями, лежали все вместе, глядя в открытое звёздное небо. Жизнь в эту ночь казалась нам романтикой, никакого страха перед будущим, и никаких мыслей о предстоящих испытаниях.

На второй день мы стали расставлять палатки. В открытой голой степи образовался большой военный лагерь. Инструктора нам показывали, рассказывали, что делать и как. Многие ребята с трудом справлялись с этим заданием. Были неповоротливые, несобранные. Мы же, пятёрка односельчан, быстро сориентировались, сплочённо и организованно обустроили своё «жилище», а потом стали помогать другим. Наши ведь ребята были приучены к труду, и нам это практически было не в тягость, если не наоборот. Это было замечено командованием, и через неделю командир вызывает нас и говорит: «Каждого из вас мы назначаем командиром отделения, инструкции получите и приступайте к обязанностям». Там мы проходили курс молодого бойца, то есть двухмесячные карантинные мероприятия. Нас готовили в качестве водителей. Обучали вождению, езде в колонне, как себя вести при обстрелах, как правильно останавливаться, выпрыгивать с машины и тому подобное.

Условия были, можно сказать, никакие. Столовая под палящими лучами солнца, длинные деревянные столы и к ним скамейки. В руки нам дали котелок, фляжку да походную ложку. Подходишь к кухне, тебе черпаком накладывают еду и наливают чай или компот. А пища так и вообще никакая. Дело в том, что всё готовили из свинины, несмотря на то что мы были в Средней Азии. Где-то с месяц мы просто ели хлеб, запивая компотом. Потом силы стали иссякать. Мы договорились, что будем мясо выбрасывать и хлебать жидкость. В итоге доставалась нам картофельная похлёбка. Ну, хоть так, чем никак.

Как-то нас пятерых вывели из строя и отвезли в город, это в 20 км от нашего полигона. Нам объявили, что мы будем возить генералов. Условия там, конечно же, были не те, что у нас на полигоне. Казарменное расположение войск, еда намного лучше, свободы больше. Дали нам по новому уазику каждому, прикрепили к генералам и начали проводить ежедневный инструктаж. Учили ориентироваться по городу, ездить по военным частям, раскинутым в разных точках этого края. Справа генерал, на заднем сиденье инструктор. Но скоро это дело особый отдел взял под свой контроль. Выяснили, что мы все ингуши, да ещё из одного посёлка. Это посчитали крайне опасным, и после двухнедельного обучения, сославшись на нашу «профнепригодность», нас вернули снова в часть.

Настроение и так было подавленным, но окончательно испортила его песчаная буря «афганец», разыгравшаяся в тот день. Жуткая была картина. Песок, пыль, ничего не видно. Прячешься в палатки, под одеяло — не помогает. Песок забивается во все щели, в глаза, в уши, на зубах скрипит. И так день-два.

Второй месяц подходил к концу. Мы уже получили свои прививки, и было ясно, что скоро нас отправят в Афганистан. Был в нашей части один офицер — Мархиев. Он нам сказал, что может оставить здесь, в части, двоих. Один Беслан Мархиев, другого мы выбрали сами. Это был Ваха Арчаков. Он в семье был старшим сыном, отец его умер, дома больная мама, брат, сестра. На следующий день в Кабул полетели мы трое — Джамалик Барахоев, Мурад Келигов и я. Но так получилось, что месяца через два и Ваху Арчакова отправили за нами следом.

Итак, подлетаем, идём на посадку. Под нами горы и степь. Когда мы приземлились, перед нами предстал сюжет, я бы сказал, из сегодняшнего боевика. Солдаты с отросшими бородами, в кедах, в чёрных очках, спасаясь от палящих лучей солнца, в общем, не по форме. Идём, оглядываемся, всё ещё держимся вместе. Но в аэропорту нас уже разбросали по разным частям.

Служба в части — это постоянные выезды за продуктами, стройматериалами, постоянное движение, обстрелы, пуля, готовая сразить тебя под каждым кустом. Питались на ходу. Нам давали тушенку, и вот едешь, поставишь её на двигатель, сделаешь две-три дырки, чтобы не взорвалась, и ешь потом разогретой. Воды не было, набирали по дороге грязную воду из речки и пили.

Вши въедались в воротник, кусали всё тело. Остановишься где-нибудь на ночлег, снимешь всё с себя и кладёшь в бензобак, чтобы как-то продезинфицировать одежду. Помогало, но ненадолго. Придя в часть, всё снимаешь, кипятишь и, когда уже гладишь, слышишь под горячей «железякой» беспрерывный хруст. Вот в такой антисанитарии мы жили. Под конец службы в нашем батальоне начались эпидемии тифа, малярии и гепатита. Нас, человек 150-200, собрали и отправили самолётом из Кабула в Душанбе, в госпиталь.

По прилёте пограничники должны были нас проверить на наличие контрабанды, но увидев группу пожелтевших лиц, отказались это делать. Мы прошли по отгороженной зоне, всю одежду — в костёр, нас — в душевую и потом по госпиталям. Я впервые за два года ночевал в помещении, да ещё и на кровати. Ощущение полного счастья, будто ты приехал домой. Прогуливаясь в тени деревьев, не мог никак понять: день это или ночь. Два года под открытым небом, под палящими лучами солнца, вечный яркий свет, и вот — тень днем.

Случаи были разные. Мы каждый день ходили по лезвию ножа. Вот сидел с тобой солдат утром за завтраком, а через три-четыре часа обстрел части. Ему попали прямо в живот, и нет человека. Это была первая смерть на моих глазах. Картина жуткая, холодящая душу.

Часто наша колонна попадала под обстрел. Запомнился перевал Саланг. Это горная местность, высокие подъёмы, несколько туннелей. Страшное было место, его называли участком смерти. Там часто гибли наши ребята, попадали в засаду, под обстрелы. Особенно опасно было в зимнее время, когда на вершине перевала выпадал снег и внезапный гололёд мог остановить колонну или просто сбить все машины в кучу. На ночлег остаться в этом месте было равноценно самоубийству, поэтому мы старались быстрее его проскочить. Большая ответственность лежала на головной машине. И вот я в один из таких дней был первым в колонне, колёса стали скользить по льду. Я руль передал офицеру и на ходу начал под колёса бросать свою шинель. Машина пошла. Смотрю, один за другим водители, идущие следом, стали проделывать то же самое.

В той же поездке мы на другом участке попали под обстрел. Мою машину пробило в нескольких местах. Уже вернувшись в часть, офицер, сопровождавший мой груз, капитан Саранцев доложил командиру части о произошедшем, после чего меня приказом представили к медали «За отвагу». Как часто это бывает, наградить забыли. Хотя уведомление о представлении меня к награде родителям домой отправили. Только вот в то время я этому не придавал особого значения, а при трагических событиях осени 1992 года в Пригородном районе Северной Осетии сгорело всё, в том числе и мои армейские фотографии.

Домой письма матери писал «розовые». Мол, всё хорошо, никаких здесь обстрелов нет. Об этом ведь не напишешь, да и зачем родным такое знать. Увольнение получил после госпиталя. Приехал я в три часа ночи на такси. Стою и оглядываюсь. До конца не верю, что я дома. На звук машины вышел сосед, Магомет-Тагир Барахоев. Он первым меня встретил и встряхнул немного. Я вернулся. Как и ожидал, нас, афганцев, ждали всем посёлком. Но потом началось самое тяжёлое для меня время. Это я сейчас понимаю, что солдаты после войны должны были проходить курс реабилитации. Мы же мальчишками были ещё, вчерашние школьники на чужой войне. Что нам по 18-20 лет, но прошли через огонь и воду, побывали в аду, в постоянном нервном напряжении и вернулись с израненными душами. У меня ещё долгое время судорожно вздрагивали мышцы на ноге, два года державшей педаль автомашины на газу.

И вот мы дома, резкий контраст. Совершенно другое измерение. Тишина, не слышно взрывов, пение птиц по утрам, тёплый дом, горячий завтрак, опека и контроль со стороны родителей, внимание окружающих. Это всё очень напрягало. Я хотел укрыться от всех, сбежать куда-нибудь подальше. Помню, меня пригласил двоюродный брат в кинотеатр «Октябрь» на индийский фильм. Ну, взяли мороженое, сидим и смотрим. Султан весь ушёл в сюжет, ничего не замечает и ест своё мороженое. А мне плохо, меня это всё раздражает. Я в недоумении, не могу понять, о чём фильм и зачем его смотрит этот огромный зал.

Всё. Оттуда я прямиком бегу в военкомат, пишу заявление с просьбой отправить меня обратно в Афганистан. Но там работали ребята служивые, они понимали, что у меня тяжёлый адаптационный период. Сумели убедить в обратном. Скоро по их ходатайству я поступил в Северо-Осетинский медицинский институт. Стал медленно приходить в себя«.

***

Амирхан Туганович Келигов окончил Северо-Осетинский медицинский институт. Более 15-ти лет проработал на руководящих должностях в санитарно-эпидемиологической службе нашей республики, имеет в послужном списке множество наград и поощрений. Служил в войсковой части — полевая рота 15779, в автомобильных войсках.

Сегодня сыновья Амирхана Келигова старше тех афганских солдат, в числе которых был и он, рано возмужавших и рано прошедших через суровые испытания, которые ни за какие земные блага он бы не пожелал пройти более никому другому. Но в те годы они выполняли, как это принято говорить, свой «интернациональный долг», или приказ. Не важно. Но оказавшись там волею судьбы, они выстояли, показали своё мужество, узнали цену настоящей мужской дружбе, прожжённой кровью и гарью, проверенной свинцом на прочность и надёжность. И это не просто слова, это действительность. Это часть нашей истории и память о погибших. И не будем тревожить их вопросом: «За что и почему воевали и погибали?» Это было время, когда такие вопросы не ставили. Время, которое невозможно понять и измерить сегодняшними мерилами.