Чах Эльмурзиевич Ахриев — первый ингушский просветитель и этнограф, родился в горном селении Фуртоуг 10 мая 1850 года, в семье старейшины Джейрахского общества.
Труды Ахриева печатались в «Сборнике сведений о кавказских горцах», газете «Терские ведомости». По творчеству Чаха Ахриева пишут диссертации. Огромное этнографическое наследие Чаха Эльмурзиевича является основой для дальнейшего изучения истории и культуры ингушей. Предлагаем вниманию читателей один из трудов ингушского просветителя, датированный 1870 годом.
На пути от Джерайхского до Аргунского ущелья нередко приходится встречать остатки развалившихся церквей и часовен, ясно свидетельствующих, что в этой местности некогда существовало христианство.
Но из уст народа, из народных сказаний туземцев, не услышите об этих памятниках ничего определенного. Ингуш не вдается в глубь своего верования. Он знает только то, что отец и дед его поклонялись такому-то святому, и убежден, что если он отступит от примера предков, то будет преследуем святыми. А потому для исследования остаются одни только, так сказать, мертвые факты: обряды, праздники, развалившиеся церкви греческой архитектуры и священные книги, написанные на греческом языке.
Можно положительно сказать, что христианство существовало у ингушей не как догматическое учение, а только как новый обряд. Оно действовало, как видно, только на воображение народа, внешностью богослужения, не касаясь нравственной стороны его жизни. Поэтому-то христианская вера не могла укорениться в среде ингуша, да и те обряды, которые они приняли от христиан, стали постепенно забываться. Они мало-помалу видоизменялись под влиянием прежних обрядов, прежних суеверий и предрассудков, и таким образом составилась у ингушей смесь религиозных верований, проявляющаяся, прежде всего, в многобожии и в установлении множества постов и праздников в честь разных богов и святых.
Из сохранившихся христианских понятий у ингушей замечается, между прочим, понятие о Боге в трех лицах. Но это понятие является у них без всякого видимого сознания, и хотя ингуш клянется тремя великими лицам, но не может себе объяснить, что это за великие лица, которые он произносит на каждом шагу.
Но всего яснее христианские понятия и обряды выказываются в обрядах, исполняемых ингушами в некоторые праздники, устраиваемые в честь богов и различных святых. Время этих праздников соответствует по большей части времени какого-либо важного христианского праздника, причем, вообще для определения времени ингушских праздников служит православный Великий пост, то есть если Святая раньше, то и все праздники у ингушей будут раньше, чем в предшествовавшем году.
В горах, где живут ингуши, каждый аул имеет своего патрона, носящего большею частью имя своего аула. В честь этого святого — Ерда (по-чеченски), или как называют его ингуши «ццу» — празднуется ежегодно один день. Так как все подобные праздники носят один и тот же характер, то нет надобности описывать каждый праздник отдельно. Достаточно будет представить характеристику увеселений вообще, устраиваемых аулами в честь своих святых покровителей.
В некоторых аулах, невдалеке от жилых строений, устраивается нечто вроде часовни — эльгуц, похожий на катакомбу из тесаного камня. Разница между эльгуцом и катакомбою состоит в том, что первый имеет двери, обращенные — одни к востоку, а другие к северу, катакомба же не имеет дверей, а есть в ней отверстие, вроде окна, через которое вносят покойников.
Я упомянул о различии между эльгуцом и катакомбою в тех видах, что в случае если вам придется проезжать ингушские аулы, то чтобы вы могли отличить первый от последнего, так как эльгуц и катакомба встречаются на дальнем друг от друга расстоянии, и чтобы, принявши катакомбу за эльгуц, вы не оскорбили горца, уверенного, что его святое место известно всякому и что никто не должен в нем ошибаться.
Внутри эльгуца можно видеть только одни рога баранов и быков, принесенных в жертву святому, и белые значки, которые носят у ингушей особое название — ныч.
Иногда в эльгуце находятся также оленьи и турьи рога, принесенные охотниками в знак благодарности святому за успех свой в охоте. Встречается, что в некоторых аулах вовсе нет эльгуца, а построен только небольшой каменный столб с нишею, в которую ставят восковые свечи. Есть, наконец, аулы, не имеющие ни того, ни другого.
Перед наступлением аульного праздника, жители принимают праздничный вид. Все спешат резать баранов или барашков в жертву своему патрону и приготовляют тегум (богоугодные кушанья). В день праздника, к полудню, каждое семейство приносит к эльгуцу, а если его нет, то в избранное место, на круглом деревянном блюде, мясо и четыре лепешки, из которых одна должна быть непременно треугольная.
Когда все жители принесут тегум, т. е. богоугодные кушанья, то из среды всех пришедших выбирается четыре молодых человека, из которых один собирает в кучу все, что принесено и потом раскладывает это по порциям на блюда, а остальные три человека зажигают свечи в часовне и затем размещают прихожим.
При этом соблюдается следующий порядок: разделяются на кружки так, чтобы в каждом кружке было непременно пять человек и старики сидели бы впереди всех. Разместивши таким образом всех, избранные на услужение святому молодые люди разносят блюда, и самые лучшие из них достаются на долю стариков.
Когда расставят эти блюда по всем кружкам, то один из стариков, занимающий первое место, предварительно скинув шапку, берет с блюда в одну руку голову барашка и лепешку, а в другую — стакан водки или пива и громко произносит импровизированную им самим же молитву. Молитва эта состоит в прошении у святого, чтобы он дал им возможность торжествовать ежегодно день его празднества. Вообще молитва старика состоит в мольбах у патрона, чтобы он даровал, в случае засухи, дождь и избавил бы от повальных болезней и других бедствий.
По окончании молитвы старик подзывает кого-нибудь из молодых людей и дает ему попробовать голову барана, лепешку, а если есть, то и водку. Молодой человек, подойдя к молящемуся старику, без шапки, откусывает по кусочку от головы барана и лепешки и потом отходит на свое место. Затем начинается общий пир, в котором принимают участие одни лишь мужчины и дети. Женщины же лишены этого удовольствия. Общее увеселение продолжается около четырех часов, после чего расходятся по домам, поблагодарив святого.
Тем и кончается аульный праздник, устроенный в честь аульного патрона, к которому прибегает каждый житель аула в случае какого-нибудь несчастья, с полной верой, что все зависит от этого патрона, почему и следует строго исполнять перед ним свои обязанности, заключающиеся в аккуратном жертвоприношении.
Несколько другой характер носит праздник, в котором принимают участие несколько аулов, а иногда и целое общество. В подобных праздниках ясно проглядывают христианские обряды. При жертвенниках общественных патронов или святых состоят жрецы.
Жрец выбирается обществом пожизненно, а иногда и наследственно. От жреца не требуется особенных достоинств, лишь бы он мог толковать свои сны, как выражение непосредственной воли богов, и умел бы гадать. Ингуши чрезвычайно мнительны в своей обыденной жизни: каждое несчастье и всякую болезнь, в особенности внезапную, они приписывают непосредственному влиянию своих святых и богов. Поэтому, в случае болезни и вообще несчастья, он прибегает к жрецу, как посреднику между людьми, святыми и богами, с целью узнать, не сделал ли он против святых какого-нибудь согрешения.
Жрец бросает жребий — гадает. Гадание это известно под названием кач-тох, т. е. бросание жребия святыми, и заключается в следующем: жрец берет палочку, разрезает ее на три или четыре части и каждую часть помечает особым знаком, говоря, что часть с таким-то знаком пусть будет жребий святого Мяцели, или правильнее — Мятцели, а с таким знаком -Херха-Ерда.
Вообще каждый отрезок палочки носит имя какого-нибудь святого. Сделав это, жрец берет деревянную ложку и кладет в нее помеченные отрезки. Затем качает ложку, и если три раза выпадает из нее жребий или метка Мятцели, то значит, ингуш заболел по воле Мятцели, или больной согрешил, т. е., как у ингушей говорят — гам* против Мятцели. Согрешивший дает обет, что он в день следующего праздника Мятцели принесет ему, кроме обыкновенного жертвоприношения, лишнего барана или барашка.
После этого обета жрец вторично бросает жребий, и если опять из ложки выпадает метка Мятцели, то жрец объясняет, что святой недоволен обещанным и требует, чтобы согрешивший увеличил свое жертвоприношение, «а иначе, — говорит жрец, — Ерда не смилостивится над тобой за твои грехи».
Что же жрец и вообще каждый ингуш считает грехом против святых? По понятию ингушей, величайшим согрешением считается, если в праздник кто-либо вздумает работать, даст что-либо из дома, а в особенности, если сосед попросит огня в день известного праздника, и дадут ему огонь.
Не знаю, почему ингуши считают согрешением давать из дома другому что-нибудь в день праздника, но они свято соблюдают это правило, в особенности, когда держат какой-нибудь день. Ингуши олицетворяют дни, считают их какими-то духовно-живыми явлениями, смотрящими за человеческими ежедневными поступками. Всякое несчастье, как то болезнь, неудача в предприятии, ингуш приписывает непосредственному влиянию какого-нибудь святого или, вернее, какому-нибудь дню, и чувствующий в себе согрешение против какого-нибудь дня обращается тоже к жрецу или старику, умеющему гадать, или к женщине, знахарке, гадающей посредством измерения платка локтем или обматывания около ложки ваты.
И гадальщики объясняют нуждающемуся, что у него гам, т. е. согрешение против такого-то святого или против такого-то дня, — положим против среды. Провинившийся дает обет, что в этот день не будет работать и давать что-нибудь из дома. Такие суеверия ингушей сильно влияют на их экономический быт.
Часто, во время полевых работ, вы увидите несколько ингушей, стоящих недалеко от аула кучкой. Спросите их, почему они не работают, и они ответят вам, что празднуют или, как они выражаются, держат этот день. Но они празднуют таким образом еще три дня в неделю: первый, воскресенье, как божественный день, второй — понедельник, как день ветров (ингуши глубоко уверены, что если в этот день кто-нибудь решится косить сено, то ветер разнесет по полю все скошенное) и, наконец, пятницу, как день праздника всех мусульман.
Дни эти ингуши держат только во время покоса и жатвы, а в остальное время каждое семейство соблюдает только свой какой-нибудь день. Понятно, далеко ли уйдет хозяйственное развитие ингушей при таких суевериях. Я сказал, что жрец, бросая жребий, узнает согрешение, сделанное против какого-нибудь святого или дня. Но кроме жрецов гадают еще старики и женщины, как бы из любви к искусству.
Узнавать гнев и неудовольствие богов и святых посредством измерения платка локтем и обматывания около ложки ваты исключительно принадлежит женщинам. Первое гаданье состоит в том, что гадальщица берет белое покрывало, в одном конце его завязывает уголек, и потом от этого угля начинает мерить локтем покрывало, обозначая границы каждого локтя иголкой или булавкой. Но прежде чем гадальщица приступит к делу, она старается расспросить у домашних и знакомых страдающего, не святотатствовал ли больной, не обещался ли он когда-нибудь принести жертву святому, не отлучался ли он во время праздника аульного святого из аула и тому подобное.
Конечно, найдется много поводов оказаться ингушу виноватым перед своими святыми, которых у него так много. Когда гадальщица разузнает все, что ей нужно, она приступает к гаданию и старается свалить всю вину на грех перед тем святым, который, по убеждению родственников больного, обижен больше всех.
Например, больной обещался когда-то зарезать лишнего барана святому Мятцели, если совершит благополучно известное предприятие, но не исполнил. Мятцели строг, он не простит подобного обмана, в этом убежден каждый ингуш.
Гадальщица, приступая к решению вопроса, начинает перебирать всех непричастных к делу святых, приговаривая при измерении покрывала следующее: если причиною болезни такого-то такой-то святой, то пусть покрывало увеличится или уменьшится. Когда же очередь доходит до Мятцели, то гадальщица натягивает покрывало или же весьма ловко перехватывает за границы, обозначенные иголкой, и кричит: «Видите, видите, как озлоблен Мятцели! Покрывало увеличилось (или уменьшилось) на целый локоть»... Конечно, никто из окружающих не замечает неправильности измерения, потому что, во-первых, все смотрят на гадальщицу с полным доверием, а во-вторых, все заняты молитвой о снисхождении к больному и к его семейству.
По окончании гадания, знахарка назначает прогневанному святому двойную жертву, уверяя, что больной поправится, потому что святой согласился снизойти к его ошибкам и простить их, открывшись, что он явился причиною болезни.
Гаданье посредством обворачивания ватой ложки тоже довольно оригинально: обворачивается ложка ватою, потом гадальщица кладет ее в чашку, наполненную водой. Если ложка перевернется в воде, то гадальщица объявляет своему пациенту, что у него гам.
Я распространился об этих способах гадания собственно потому, что они, по понятиям ингуша, служат разъяснением всякого явления природы и избавляют от могущих быть несчастий. Вот почему к ним так часто прибегают ингуши.
Заболеет ли член семейства или захворает скотина, ингуш сейчас же отправляется к гадальщику и, получивши какой бы то ни было ответ, вполне успокаивается.
Описывать каждый из ингушских праздников, как сказано выше, я нахожу излишним, ибо все они, за редкими исключениями, схожи между собой. Поэтому я остановлюсь на описании трех главных празднеств в ингушском обществе, именно: Мятцели, Амгама-Ерда и Тамаж-Ерда.
Народное предание гласит, что эти три святые были родные братья. Самый старший из них, Мятцели, представляемый в народном вображении почетным старцем, с длинной седой бородой, выбрал для своего местопребывания Столовую гору, известную у кистинцев под именем Мята, а остальные два младшие брата стали жить на горе Арцхой, занимающей среднюю часть Черных гор. Но вскоре два эти брата разделились. Тамаж-Ерда поселился на противоположной горе, носящей название Красных гор. Вот что говорит предание о переселении его на новое место.
Однажды житель аула Хули, некто Борц, при подошве Красных гор пас стадо. При закате солнца неожиданно подходит к нему длиннорогий козел и повелительно говорит:
— Иди за мной.
Борц, видя перед собой говорящего человеческим языком козла, остолбенел, но, опомнившись, сказал козлу:
— Как я могу следовать за тобою, когда я не могу поручить никому свое стадо, ведь оно разбежится...
— Не бойся этого, стадо до твоего возвращения будет цело и невредимо, — сказал ему козел.
Борц повиновался. Они стали подниматься на вершину Красной горы и когда дошли до половины горы, козел обращается к Борцу и говорит ему:
— Здесь, на этом месте, вы, хулухойцы, когда будете ходить ко мне на поклонение, должны ужинать и после ужина до утра соблюдать пост.
Не доходя до вершины горы, козел опять останавливается и говорит своему спутнику:
— Здесь вы, возвращаясь из моей пещеры, должны остановиться и проговорить нараспев: «ар бац, бер бац» (т. е. не буду говорить, не буду делать).
Дошедши до вершины горы, они направились к пещере.
— Вот здесь будет мое местопребывание — говорит козел. — Сюда вы должны приходить поклоняться мне и оставаться здесь до восхода солнца, чтобы лучи его не застали вас в этой пещере, иначе вы все падете без памяти на землю.
Сделав наставление Борцу, козел превратился в эфир, проговорив при этом, что он не козел, а Тамаж-Ерда. Борц возвратился к своему стаду и нашел его в том виде, в каком оставил. О чуде этом Борц рассказал односельцам своим. С этого времени жители аула Хули и других стали ходить на вершину Красных гор для поклонения святому Тамаж-Ерда, соблюдая в точности все приказания святого относительно исполнения обрядов поклонения ему.
Раньше всех из названных праздников празднуется Мятцели. Этот праздник бывает в конце июня или в начале июля, всегда в воскресный день. Те семейства, которые намерены отправиться на Столовую гору для поклонения Мятцели, приготовляются к торжеству заблаговременно, так что у них все уже готово к кануну праздника.
Приготовленное для жертвоприношения называется джару или тегум и состоит из круглых и треугольных лепешек, нескольких чашек дятах, т. е. каши, приготовленной на одном масле, двух десятков мойчаж, сделанных из теста, похожих на галушки, пива и араки. Одни семейства отправляются в субботу на ночь на Столовую гору, а другие — утром в воскресенье.
При выходе из дома, все женщины, в том числе и девушки, идущие тоже на поклонение Мятцели, начинают петь гелой, а остальные как бы вторят ей. При напеве гелой запевала также произносит молитву, импровизированную ею самой. Отойдя несколько саженей от аула, они перестают петь, а девушки, отделившись от женщин, присоединяются к молодежи, которая подгоняет как ишаков, навьюченных провизиею, назначенной для Мятцели, так и баранов. В числе этих последних должен быть непременно и очкар, или трехлетний бычок, на рога которого намотан кусок белой материи.
Все семейства, отправляющиеся на ночь на Столовую гору, собираются утром к часовне, устроенной святому Баин-Сели, недалеко от аула Баин, расположенного при подошве горы. Здесь закалывают баранов в жертву те семейства, у которых случилось в продолжение года счастье, т. е. было рождение мальчика, выздоровление безнадежно больного и т. п.
После молитвы и закуски жрец (костюмировка его состоит в следующем: белый бешмет, сверх него черная бурка, на голове белая шапка) входит в часовню Баин-Сели и выносит оттуда шест, на конце которого привешены несколько колокольчиков и кусок белой материи.
В этом шесте ингуши видят всю святыню, олицетворение Мятцели, и самый шест этот носит имя Мятцели. В прежнее время шест этот решал важные вопросы в общественных делах. Так, например, если два аула спорили между собой о меже, то одной из сторон предоставлялось, в доказательство справедливости ее заявлений, обнести шест Мятцели по той линии, за которую они спорили. Шест этот, во время засухи, носят по аулам, и народ твердо убежден, что непременно после этого будет дождь.
При шествии из часовни Баин-Сели, жрец кладет себе шест на плечо и поднимается на Столовую гору впереди всех, со звоном колокольчиков. За ним двигается народ. Если в это время жрец уронит один из колокольчиков и его найдет кто-нибудь, то жрец платит обществу три барана, если же совсем потеряет, то платит трехлетнего быка. Не доходя до вершины горы Мяты, жрец останавливается в одной из пещер и ставит шест так, чтобы никто не мог его уронить. Народ тоже останавливается в пещерах и целую ночь проводит в танцах. Чуть только рассвело, жрец берет свою святыню и направляется к вершине горы. Народ следует за ним.
На Столовой горе построены три часовни. Они расположены в следующем порядке: на восточной стороне эльгуц для Мятер-Дяла*, на южной — для Мятцели и на северной — для Сусол-Дяла. Все эти три часовни находятся между собой на полуверстном расстоянии. Прихожане останавливаются всегда около часовни Мятцели, но каждый аул отдельно, на известных местах.
Жрец, поставивши шест около часовни Мятцели, принимается за исполнение своей обязанности, которая состоит в произношении молитв перед приношением в жертву баранов, назначаемых для Мятцели. Те, которые поскорее желают принести жертвоприношение, ставят своих баранов около часовни Мятцели на южной стороне и обращают головы их к востоку. Затем приглашают жреца и дают ему в руки бокал пива или водки.
Жрец, прежде всего, приглашает несколько человек, чтобы они обратились лицом к востоку, и потом троих из них ставит на восток, троих на западе и троих на юг. Сделав такое распоряжение, жрец, с обнаженной головой, начинает произносить молитву. В то же время три человека, которые стоят на востоке, начинают петь отчай. Как только они оканчивают это слово, другая партия, стоящая на юге, подхватывает то же самое; затем три человека, стоящие на западе, начинают петь тоже отчай.
Затем, первые, т. е. стоящие на восток, опять начинают петь, и таким образом каждая партия поет отчай по очереди, пока жрец произносит молитву; по окончании ее он подает бокал кому-нибудь из присутствующих или сам выпивает.
Когда все уже принесли жертвы Мятцели, жрец объявляет жертвоприносителям, чтобы они внесли в часовню Мятцели свою джару. Каждый член семейства входит в храм с корзиной, наполненной провизией, и с восковой свечкой.
Жрец принимает свечку от каждого; помолившись, он зажигает ее и ставит в нишу или в полупрорубленное окно; если она горит прямо, то значит Мятцели благоволит к семейству того, кто поставил ее, и горцы верят, что семейство это на целый год отстранено от всякого несчастья. По сожжении свечей, жертвоприносители выходят из храма с корзинками, оставляя третью часть джары жрецу.
Покончивши церемонию в храме Мятцели, жрец отправляется в эльгуц Мятер-Дяла. Сюда член каждого семейства приходит тоже с корзиною, наполненною джарою, и жрец, посвятив его провизию, берет себе из нее тоже третью часть. Во время освящения джары соблюдается строгая тишина. Только изредка слышится «вотчай, ва Дяла». По выходе из часовни, каждый ставит свою корзину около эльгуца, и когда жрец окончит церемонию, все принимаются закусывать.
Закусив, все вместе направляются опять к часовне Мятцели, откуда навстречу им идут женщины, девушки и мальчики. Идущие от эльгуца Мятер-Дяла бросают встречающимся мойчаж (куски гусака). Каждый старается подхватить на лету что-нибудь, в особенности бездетные женщины, веря, что если им удастся поймать или поднять с земли мойчаж, то непременно забеременеют.
От часовни Мятер-Дяла жрец идет к эльгуцу Сусол-Дяла. Туда направляются одни женщины, тоже с корзинками, наполненными провизиею. Они идут с песнями, в которых слышится гелой. В часовню они входят босиком. В этой часовне свершаются такие же обряды, как в Мятцели и Мятер-Дяла, только разница в том, что женщины здесь не закусывают, а идут назад, неся с собою две трети того, что ими посвящено святому. Этим оканчиваются церемонии в праздник Мятцели. Солнце заходит за горы, становится вечер, и все собираются домой. Святыню — шест — тоже уносит жрец обратно и становит его в часовне Баин-Сели.
Само собою, в праздник Мятцели, не все и притом весь день, проводят в исполнении обрядов. Обыкновенно, при церемониях присутствуют только одни пожилые люди, а молодежь проводит время в плясках и пении около храма Мятцели.
Через две недели после праздника Мятцели бывает праздник в честь святого Амгама-Ерда. На этом празднике соблюдаются такие же обряды, как на Мятцели. Совершенно другую черту имеет праздник Тамаж-Ерда, который празднуется через день после него. Такие же сборы предшествуют этому празднику, как и к Мятцели. Но провизия каждым несется на своей спине; когда доберутся до места, которое указал Тамаж-Ерда Борцу, то останавливаются, чтобы поужинать, но прежде всего зажигают свечи и ставят их на сложенных камнях. Так как фамилия Борца считается главою праздника Тамаж-Ерда, то один из фамилии этой исполняет обязанности жреца. В празднике Тамаж-Ерда ингуши видят не только одно веселье, они убеждены, что святой этот, или, как называют его, высокий святой, явится к ним и объявит им судьбу целого народа и покарает тех, которые совершили преступления и т. д.
Если следить за выражением лиц некоторых жертвоприносителей, даже в то время, когда они закусывают на месте, указанном Тамаж-Ерда, то можно заметить, что каждый них озабочен чем-то и чего-то ожидает. Когда все вдоволь наедятся, напляшутся, то старший из фамилии Борца, смотрящий за порядком, объявляет громогласно народу, чтобы каждый вел себя чинно, никто не уклонялся бы от обычая, заведенного их прапрадедом. Так как тропинка, по которой должны взбираться в гору, где находится пещера Тамаж-Ерда, чрезвычайно узка, блюстители порядка заставляют молельщиков идти так: впереди мужчина, за ним девушка, за нею мужчина, за мужчиной опять девушка и т. д., так что составляется длинная вереница.
Пройдя около полуверсты, нужно подняться на гору по ступенькам. В пути от того места, где ужинают, до этих ступенек начинают с некоторыми делаться припадки. В то время, когда все идут один за другим, никто не должен разговаривать, и тут-то вдруг какая-нибудь женщина бросается в сторону с криком; ее подхватывают мужчины. Сначала с нею делаются страшные конвульсии, губы ее синеют, зубами она начинает скрежетать, руки сжимаются в кулак и все тело ее покрывается потом. Несколько минут она ничего не говорит; когда же окружающая ее толпа настойчиво допрашивает, что именно говорит ей Тамаж-Ерда, она начинает с воплем обращаться к высокому святому с мольбою, прося его пощадить и не бить ее. Для большей наглядности подобных сцен, я приведу здесь разговор, или лучше сказать, бред женщины, ставшей в припадке посредницей между святым Тамаж-Ерда и его поклонниками.
Разговор этот был записан мною в прошлом году, когда я был в горах, чтобы присутствовать на этом празднике. Вот он:
Женщину, лежащую в припадке, допытывает окружающая толпа, и она начинает кричать:
— Ой, ой, не бей меня, буду говорить!
Толпа. Что ж он (Тамаж-Ерда) тебе говорит?
Женщина. Говорит, что народ отстал от отцовских обычаев, не верит в Бога, святых... (Рассказ прерывается криком.) Ой, ой, передам, передам!
Толпа. Еще что он тебе велит говорить?
Женщина. Говорит, что зачем (такая-то) женщина дала (такому-то) отведать араки, приготовленной для него, прежде чем посвятила мне... Не бей, не бей! Передам, передам!
Толпа. Что он тебе еще велит говорить?
Женщина. Говорит, отчего (такое-то) семейство не пришло к нему с жертвоприношением: разве оно забыло, что я (Тамаж-Ерда) несколько раз избавлял его от неминуемых несчастий, — погоди, оно будет меня знать, я сотру его с лица земли!
Когда довольно таким образом она побредит, один из членов фамилии Борца бросает жребий, предварительно взяв обет с провинившейся женщины, что она не позволит себе на будущий год осквернить кушанья и напитки, приготовленные в жертву Тамаж-Ерда, и назначает за проступок ее лишний котел араки; семейству же, которое в припадке упоминала женщина, объявляет гнев Тамаж-Ерда.
Сама женщина, подвергшаяся припадку, обязана на будущий год принести в жертву лишнего барашка. После бросания жребия, ее оставляют одну, и она постепенно приходит в себя; потом она бывает целый день в печальном настроении.
Припадки эти бывают, мне кажется, вследствие серных паров, выходящих в том месте из гор, а некоторые личности просто притворствуют. Ингуши же твердо убеждены в том, что припадки эти происходят от прикосновения святого духа, они говорят, отчего человек, подвергшись подобному припадку, выздоравливает тотчас после бросания жребия, без всяких последствий. Хотя ему приходилось биться головою о камни.
Что еще больше удивляет горца — это корзинка, которая не скатывается по наклонности горы, а стоит на одном месте, когда падает с плеч человека, с которым сделался припадок. «Если бы не влияние святого духа, — говорят ингуши, — то она покатилась бы вниз, как скатываются все другие вещи».
Ингуши изображают Тамаж-Ерда святым существом, имеющим маленький рост и сидящим на маленьком коне, величиной с козленка. Если же он рассердился на кого-нибудь, рост его увеличивается в пятнадцать раз, а лошадь, на которой он сидит, делается выше башни. Горцы верят, что Тамаж-Ерда часто ездит в чужие края, в особенности в Турцию, и если не случится ни с кем никаких припадков во время хождения на гору, то объясняют это отсутствием высокого святого в чужие края.
Вообще же отсутствие его народ считает выражением гнева и неудовольствия его на своих поклонников. Поэтому в народе укоренилось верование, что чем больше внимателен высокий святой, и в этом народ уверен, что в будущем году будет урожай и меньше болезней и прочее.
Припадки, как уже я сказал, случаются между местом, где ужинают, и местом, откуда приходится влезать на вершину горы по ступенькам. Но, начиная со ступенек, уже не бывает никаких припадков, ибо, подвергаясь им, можно было бы упасть прямо в пропасть.
Уже к девяти часам жертвоприносители успевают взобраться на вершину горы, где находится пещера Тамаж-Ерда. Раньше других, обыкновенно, оказываются взошедшими туда те, кои ведут свое происхождение от Борца. Они с песнями встречают народ. Пение это весьма похоже на рев медведей и в нем слышится только «о — о — о»! Целую ночь народ проводит в пляске, но есть и пить ничего нельзя. Впрочем, последнее правило многие нарушают вследствие сильного холода, ощущаемого в ночную пору на вершине горы; без искусственного возбуждения в теле теплоты, легко можно отморозить себе какой-нибудь член. На другой день, рано утром, все жертвоприносители отправляются в пещеру, для освящения тегума. Эта церемония совершается так же, как и в другие праздники, описанные мною выше, и третья часть провизии, отбираемой от жертвоприносителей, делится между членами фамилии Борца.
В пещере находятся белые значки, принесенные теми, которые в первый раз приходит сюда на поклонение, также пули, пики, самострелы и оленьи рога. В ней же хранится стакан, по убеждению народа, вечно наполненный жидкостью. Один из членов фамилии Борца смотрит на стакан и объясняет народу, что если сосуд этот бывает полон жидкости, то это предвещает урожай, а если неполон, то наоборот. Предсказания эти не всегда, однако, сбываются. Так как в пещеру нужно влезать по ступенькам, а между ступеньками этими находится большой промежуток, то в нем вбиты два медных кольца, как говорит народное предание, основателями этого праздника. Эти кольца служат для народа предметом удивления и в их обделке народ видит участие высшей силы.
По существующему верованию, нельзя оставаться в пещере до проникновения туда солнечного луча. Поэтому жертвоприносители спешат исполнить все обряды, пока солнечные лучи еще не показались в священном месте.
Отошедши недалеко от пещеры, жертвоприносители останавливаются и поджидают, пока соберутся все. Тогда старики фамилии Борца отделяются от народа и становятся в круг. Пропев три раза свой священный гимн, они разбегаются, произнося слова: «ар бац, бер бац», т. е. не буду говорить, не буду делать. И в то же время они бросают мох на кого попало. Этим заканчиваются все церемонии праздника Тамаж-Ерда.
Кроме описанных трех праздников, в летнее время в Кистинском обществе бывает еще праздник Сели, т. е. громовержца. Известно, что гром и молния сильно действуют на народное воображение, почему и олицетворяют эти явления природы в каком-нибудь святом или в боге.
Верования в силу Сели простираются до того, что убитого молнией считают блаженным и погребают совершенно отлично от других покойников. Оплакивать убитого молнией строго воспрещается. Ингуши верят в то, что если плакать над покойником, убитым священной стрелой, то покойнику будет это до того неприятно, что цвет трупа его изменится: из белого сделается черным. Хоронят его в склепе, сделанном из тесаного камня. Внутри склепа ставят стол и стул. На стол ставят бутылку водки, стакан и целого сваренного барашка, а на стул сажают покойника, одетого наподобие жреца. Место, на котором убит человек или животное молнией, служит для ингуша священным местом, куда ежегодно отправляются с жертвоприношениями.
В заключение замечу, что описанные мною праздники чтутся ингушами, живущими в горах, и только у них праздники эти имеют всю силу святости. Но для тех ингушей, которые живут на плоскости, они потеряли всякое значение. Плоскостные жители вполне сделались магометанами. Магометанство укрепило в их верованиях понятия о едином Боге, о бессмертии души и будущей жизни. Оно поспособствовало также уменьшению тех предрассудков, которые так мешают благосостоянию ингушей-горцев. Теперь на плоскости не держит никто, во время разгара полевых работ, три дня в неделю, как это делают горские жители, во имя святых духов. Плоскостные ингуши празднуют только один день в неделю — пятницу, как и все мусульмане.
Однако ж горские ингуши не остались совсем чужды религии Мухаммеда: между ними привились многие понятия ислама и даже некоторая часть горского населения во время распространения учения «Зикр» вздумала было отречься от прадедовских верований. К этим увлекшимся принадлежит Цоринское общество. Возбужденные «зикром», цоринцы разрушили храм своего святого патрона, Цори, и перестали приносить ему ежегодные жертвы. Случилось так, что после этого не было у цоринцев урожая. Три года они терпели это бедствие. На четвертый у них был хороший урожай, но во время самой уборки хлеба выпал сильный град и хлеб был побит. Такое бедствие цоринцы приписали гневу своего патрона, а потому, пришедши к убеждению, что борьба их с патроном неравносильна, решили вновь построить ему храм и с покаянием принести ему в жертву по быку от каждого семейства.
Можно с уверенностью сказать, что разные Ерды будут иметь силу и значение в понятиях ингушей-горцев, пока они будут оставаться детьми природы.
10 октября 1870 г.
Владикавказ