5 октября 2020 года исполнилось 150 лет со дня рождения Башира Керимовича Далгата, внёсшего значительный вклад в ингушеведение. Даргинец, уроженец селения Урахи Даргинского округа Дагестана, Башир Далгат в раннем возрасте был привезён его дядей Магометом Далгатом в город Владикавказ.
Владикавказ в то время играл значительную роль в общественной и культурной жизни ингушей, являлся артерией жизни, связывающей ингушей, живущих в горной части, с плоскостной. Кроме того, Владикавказ занимал важное место на карте Кавказа и страны.
Башир Далгат окончил Ставропольскую гимназию (1889 г.), в которой училась плеяда просветителей из народов Северного Кавказа. Гимназия готовила лояльных к русской культуре представителей горской интеллигенции. Студенты этой гимназии, ещё будучи в ее стенах, приучались записывать на родных языках народные обычаи, сказания, песни, пословицы, сказки, то есть материалы, ценные для изучения истории и культуры горцев Кавказа. Для студентов и выпускников разрабатывались инструкции и вопросники, по которым они собирали историко-этнографический материал. Затем эти материалы вместе рассматривались, обсуждались.
После окончания гимназии Далгат поступил на физико-математический, затем юридический факультет Санкт-Петербургского университета и окончил его в 1895 году. Одновременно он слушал лекции по истории, этнографии, географии, философии. Первые полевые исследования были проведены Далгатом в Дагестане.
Будучи еще студентом университета, Башир Далгат проявил особый интерес к изучению древней духовной и материальной культуры ингушей. Живя во Владикавказе, он с детства имел друзей и знакомых среди ингушей и, как природный горец, чувствовал их культуру и быт. И потому, возможно, неслучайно исследование культуры этого народа заняло значительную часть его научных трудов.
Деятельность Б. К. Далгата была в значительной степени связана с Ингушетией. Он не только глубоко изучал имеющуюся литературу об ингушах, но и в 1891-1892 гг. предпринял экспедиции в горную Ингушетию, во время которых он расширил знания о жизни народа. Он изучал быт и нравы, обычное право ингушей, ходил по аулам, беседовал с горцами, присутствовал на языческих праздниках с обрядами жертвоприношений, молитвами жрецов. Его друзьями и спутниками были большие знатоки обычаев и народной поэзии — ингуши Казбык Казиевич Хабиев-Буржаев из селения Эрзи, которому было за 100 лет, и 60-летний старик-жрец Мятцели, Ганыж Абиевич Келигов-Фалханов из ингушского селения Фалхан.
Башир собирал полевой материал, глубоко вникал в миропонимание горцев, фиксировал увиденное и услышанное. Итоговая работа «Первобытная религия чеченцев и ингушей» была защищена им в качестве диплома Санкт-Петербургского университета, с присвоением молодому ученому звания кандидата права. Он получил высокую оценку за этот труд со стороны крупных ученых. Работу частично опубликовали в 1893 году во Владикавказе в «Терском сборнике» (вып. III, кн. 2). В полном объёме работа была подготовлена к печати и издана дочерью учёного, Уздият Башировной Далгат, в 2004 году.
В трудах Б. Далгата ингуши проходят как чеченцы, но это скорее дань времени. Сам же автор говорит, что: «большинство примеров для характеристики первобытной религии чеченцев заимствованно нами из обрядов и обычаев ингушей». Полевой материал для этой работы собирался им в горных сёлах Ингушетии.
«Летом 1891 года я совершил поездку к... ингушам... в Мецхальское общество, в селение Байни; тогда же удалось мне побывать на горе Мат-Хох, или Столовой горе, и присутствовать на религиозном празднестве ингушей, ежегодно происходящем на вершине этой горы. Сведения, добытые в эту поездку путём наблюдения и расспросов сведущих людей, пролили значительный свет на скудные данные, добытые мною из печатных источников. ...Летом 1892 года я ещё раз воспользовался случаем побывать в горах и пополнить уже собранные сведения об интересующем меня вопросе. ...Большая ценность и достоверность сообщённых для моей работы сведений — это то, что один из... стариков... в течение восьми лет был руководителем народа и хранителем его религиозных таинств в качестве жреца Мецхальского и Джераховского обществ ингушей. Его зовут Ганыж Абиевич Келигов-Фалханов...» — говорит автор.
После окончания вуза Башир Далгат возвратился снова во Владикавказ. Значимой была его общественная и научная деятельность в Терской области в начале ХХ века. Он был членом-корреспондентом Северокавказского краевого НИИ и Ингушского НИИ, где издавались его работы. Был активным членом общества по распространению образования среди горцев Терской области, политического общества Терского комитета на Северном Кавказе (Владикавказе), имевших главной целью внедрение просвещения и культуры на Кавказе.
Далгат принимал участие в научных экспедициях и туристических экскурсиях по Кавказу, выступал с лекциями по кавказоведению в Петербурге. Он постоянно выступал на стороне простых горцев, отстаивал право крестьян на землю, выступал защитником рабочих-революционеров, был активным участником Союза горцев, выступая за вхождение Кавказа в состав России на федеральных началах. В Союзе горцев Северного Кавказа в то время министром финансов был видный общественный деятель Ингушетии Висан-Гирей Джабагиев.
Башир Далгат занимался научной деятельностью и юридической практикой. Его труды послужили надежной базой для известного исследования М. М. Ковалевского «Закон и обычай на Кавказе». В 1929 году был издан труд учёного «Материалы по обычному праву ингушей» в «Известиях Ингушского научно-исследовательского института краеведения» (Вып. I-II. Владикавказ). Работа эта стала очень быстро библиографической редкостью.
Б. К. Далгат пишет о традициях и обычаях ингушей, отражавших специфику проживания в горах, требовавших, прежде всего, храбрости и мужества, пишет о кровной мести: «Кровь родственника должна быть непременно отмщена...; убийца должен погибнуть от руки родственника убитого. Единственным средством избавиться от мести является приобщение убийцы к культу семьи убитого; ... к матери убитого». Избежать кровной мести можно было, взявшись рукой за надочажную цепь в доме убитого.
Существовали среди ингушей и обряды прощения крови. Один из них описал Б. Далгат: «Убийца, отрастив волосы на голове и бороде, без оружия, в изорванном платье, с бледным и исхудалым лицом и вообще с внешним видом, соответствующим предстоящему трагическому моменту, отправляется на могилу убитого и дает знать родственникам последнего, что он кровник с повинной головою в полном отчаянии с разбитым сердцем и слезами на глазах лежит на дорогой им могиле, вымаливая у Бога прощения. До прихода родственников убитого, которые умышленно тянут дело, подстрекаемые женщинами, кровник со своими родственниками ложится ничком на могилу, нанося себе побои кулаками, и горько плачет. Стыдно отказать такой смиренной и униженной просьбе. На помощь кающемуся являются старики и убеждают родственников убитого простить убийце его проступок. Если удалось привести родственников убитого к могиле, то с этого момента вражда прекращалась, убийца устраивал пир, и дело кончалось принятием его в род убитого посредством установления духовного родства между ними».
Далгат обращает внимание на судебную систему ингушей, которая формировалась с глубокой древности через совет обычного права — Мехк-кхел. У каждого общества был свой местный Мехк-кхел. Заседали такие советы у аульных святилищ, тем самым призывая патронов своего аула в свидетели. Исследователи отмечают, что на плоскости такие советы ингушей собирались в селениях Ангушт (ныне с. Тарское, Пригородный район), Заурово (близ Владикавказа), Шолхи (ныне с. Октябрьское, Пригородный район). По сообщению Н. Ахриева, ещё один центр ингушей находился на правом берегу Терека, в 7 километрах от Владикавказа, в местечке Алам-Босе.
Вопросы, касающиеся всего народа, решались на общенародном Мехк-кхел, который заседал у храма Тхаба-Ерды. Об этом совете, как идеале правосудия, писал Б. Далгат: «Дикари» — ингуши некогда приблизились к тому идеалу правосудия, до которого будут мечтать дойти когда-либо цивилизованные народы мира«. Здесь, у храма Тхаба-Ерды «собирались именитые мужи и решали дела общества, принимались иноплеменные гости, устраивались праздники и состязания, чинился суд... Там они просили покровительства богов, нередко он служил местом божьего суда; его именем клялись. Сюда сходились жители соседних обществ для решения общественных дел, представляющих внутренний и внешний интерес для всего народа», — продолжает Далгат.
Большое значение при судебном разбирательстве у ингушей по адату имела присяга. Башир Далгат подробно описывает присягу у ингушей и отношение к присягающим в обществе. Совершалась присяга у святилища, когда все прочие средства были исчерпаны. «К ней прибегали в крайних случаях».
В исследовании ингушских адатов работа Б. Далгата «Материалы по обычному праву ингушей» занимает особое место. Собранные материалы о родовом быте ингушей имеют ценность как для научной разработки их обычного права в рамках этнографии, так и для изучения первобытного права вообще. В среде ингушского народа Б. Далгат имел доверие. В марте 1918 года он стал членом Владикавказского окружного народного суда. В начале 1920 года он стал заведовать юстицией в Назрановском окружном ревкоме.
В 1934 году в «Известиях Ингушского научно-исследовательского института краеведения» (вып. 2. Т. IV) был опубликован труд Б. Далгата «Родовой быт чеченцев и ингушей в прошлом» в сокращённом виде. В полном объёме книга была подготовлена к печати дочерью Башира, Уздият Далгат, и издана в 2008 году. В академическом журнале «Этнографическое обозрение» в 1901 году в № 1 была опубликована статья «Страничка из Северокавказского богатырского эпоса» — сказания и легенды народа.
Б. Далгат внёс огромный вклад в этнографическое изучение Ингушетии. Им описаны религиозные взгляды, общественный и семейный быт ингушей, кровная месть и обычное право, традиции и обычаи.
Баширу Далгату удалось застать тот период, когда ингушский народ находился в состоянии религиозного синкретизма — древних верований, христианства и ислама, когда древние верования, подвергавшиеся сильному воздействию мировых религий, постепенно уступали место мусульманской религии. Далгат сохранил для науки ценные сведения о религиозных взглядах ингушей конца ХIХ века, описал жертвоприношение на Столовой горе у храма Мятцели.
По древним религиозным праздникам ингушей можно обнаружить, что их предки обладали знаниями о весеннем равноденствии, летнем и зимнем солнцестоянии. Ежегодно в день летнего солнцестояния на горе Мят-Лоам (Столовая гора), на высоте 3008 метров над уровнем моря, проходил праздник с жертвоприношениями. Здесь было три святилища: Мятцели, Сусон-Дяла и Мятар-Дяла. Святилище Мятцели называли золотым.
К этому дню люди готовились заблаговременно. Молодёжь подгоняла баранов, и непременно трёхлетнего бычка, с куском белой материи на рогах. Все они предназначались для жертвоприношений. Недалеко от аула Байни закалывали баранов в жертву те семейства, у которых на протяжении года были в семье радостные события: рождение сына, выздоровление больных. Жрец выносил из часовни шест, на конце которого были подвешены колокольчики и кусок белой материи. И далее наверх, на Столовую гору, народ уже направлялся вслед за ним.
Каждый аул останавливался у Мятцели отдельно. Перед началом жрец исполнял молитву. Во все времена, обращаясь к Высшей субстанции, предки ингушей взывали к Даьла. Слова этой молитвы были записаны Б. Далгатом и опубликованы впервые в «Материалах по обычному праву ингушей» во Владикавказе в 1929 году: «Яь-Яь, везан Даьла, хьай дика ле тхона... Даьла, хьаьша маьрша вахийта тха, да даькъала вахийта тха... Т1ехьеи ц1ена латтийта тха...» («О, высокочтимый Дяла! Пусть гость наш будет мирным, пусть хозяин у нас живёт благополучно... Даруй нам чистое потомство...»). Молитва эта имеет высокое нравственное значение, в ней отражены многие нравственные понятия и добродетели народа: почитание гостя, почитание предков.
Ингушский пантеон языческих божеств отличался высоким уровнем развития. Во главе находился — Даьла (верховный бог — глава всех богов и творец мира). Обращением к Даьла ингуши взывали и ко всем другим богам. Почитались бог грома и молнии — Села, богиня плодородия — Тушоли, покровитель скотоводства — Галь-Ерда, хозяин диких зверей и покровитель охотников — Елта, бог загробного мира — Эштр и др. Башир Далгат лично посетил и описал святилища и часовни, построенные в честь «аульных патронов». Сам он восхищался «проникающей насквозь все верования... поэзией» и отмечал, что «религиозное верование в загробный мир и продолжение существования предков на том свете играет руководящую роль в урегулировании отношений людей друг с другом».
О культе предков и его значимости говорил и первый этнограф из ингушей Чах Ахриев, труды которого знал Башир Далгат и расширил эти знания полевыми материалами из тех же сёл горной Ингушетии. Нравственную сторону Чах Ахриев считал основой жизни этноса, и обратил внимание на то, что христианство не стало для ингушей догматическим учением именно в силу того, что оно не укоренилось в нравственном сознании, а имело лишь форму обряда. «Содержание религиозного мировоззрения, строгая мораль, построенная на религии... и многое другое говорят в пользу способности этого народа к культурной жизни...», — говорил Далгат.
Далгат описывает значение тейпа в ингушском обществе, вопросы взаимоотношения тейпов, фамилий и родства. «Словом «родство» в собственном смысле ингуши выражают только понятие о кровной связи», — пишет учёный. Н. Харузин и Б. Далгат говорят о том, что у ингушей существуют отношения, приравнивающиеся к родственным. Это женщина, принимавшая ребёнка; женщина, вскормившая грудью ребёнка; человек, дающий имя; приятель жениха, выводящий невесту; побратимы; человек, прикоснувшийся к очажной цепи и др.
Он же описал обряд братания: «В чашку молока, водки и пива один из молодых людей, более желающий побрататься, бросает серебряную монету, пьет из чашки сначала сам и даёт пить другому. Чашка переходит от одного к другому несколько раз, пока не опорожнится, потом монету берёт один или другой или отдают её постороннему лицу».
Родственный круг мог расширяться и за счёт того, что слабые роды могли присоединяться к более сильным. «Отдельное лицо или целый род приходил к башне сильного рода, который он избирал своим патроном, и резал быка в присутствии всего народа, прося такой-то род принять его в свою среду, под свое покровительство. Происходило угощение присутствующих, и слабый род с этих пор принимал новую фамилию приютившего его и покровительствующего ему рода и пользовался его защитой от покушений со стороны, как член нового рода. Принятие одним родом другого под свое покровительство не сопровождалось никаким формальным договором; по обычаю род, вступающий в другой, получал право пользования только общественной землей — выгоном и лесом; а пахотная и покосная земля и прочая частная, дворовая или семейная собственность никаким образом не могла перейти к нему от рода-патрона, потому что сам этот род не имел таковых в общем владении; у каждой семьи были наследственные участки земли, неприкосновенные ни для кого; понятно поэтому, что присоединившийся род на новом месте не получал земли и должен был обработать свою родовую землю. Зато таким присоединением к сильному роду слабый достигал высших целей или задач, преследуемых членами родовых союзов, на что он имел по обычаю право, а именно — поддержки в тех случаях, когда жизнь или имущество новых родичей подвергались опасности, и нужна была защита или месть за попранные права».
Б. К. Далгат отмечал, что ингуши не терпят сословности и любят равноправие и приводит предание: «Некогда жители всех горных обществ собрались и совещались, не принять ли им приехавшего в это время к ним князя из Дагестана и не избрать ли его себе в князья, чтобы он правил всеми ингушами. Почти все решили было избрать себе князя. В это время явился почтенный старик из Мецхальского общества с седой бородой, с посохом в руке, подпоясанный широким поясом из ослиной шкуры и с висевшими на нем ослиными ушами, и обратился к народу со словами: «О, братья! Посмотрите на меня и скажите, идет ли мне этот пояс с ослиными ушами или нет?» «Нет, не идет!» — отвечали все, смеясь. «Так знайте же, что, как этот пояс, так точно не пойдет нам, ингушам, привыкшим жить вольно, свободно и самостоятельно, князь; не привыкли мы угождать и повиноваться воле одного человека!» «Правда твоя!» — закричали все и отказались от своего намерения».
Ингуши никогда не возвышают друг друга по его материальному достатку или по силе социального статуса, отмечал Б. Далгат. Престиж в ингушском обществе традиционно связывается не с силой и властью, а с наибольшим уважением со стороны окружающих.
Б. Далгат ратовал за развитие сети образовательных учреждений на Кавказе, за интеграцию культуры народов Кавказа и России, и в то же время он сумел показать непосредственно природу самого ингушского социума, которое сохранило институты демократического общества, живя с древнейших времён в горных котловинах, являвшихся естественными крепостями и укреплениями.
Заслуга Б. Далгата в ингушеведении в том, что независимо от того, какие задачи ставились перед выпускниками Ставропольской гимназии, он как истинный горец запечатлел своими трудами, что ингуши с древнейших времен не знали никакой другой формы правления, кроме республиканской. «Система учреждений прямой и представительной демократии имела здесь чётко выраженный институционный характер, пронизывающий всю систему общественных отношений, в центре которых была свободная и активная личность» (М. Яндиев).
Б. Далгат запечатлел в общественном и семейном быту ингушей то, что сохранилось в народе во многом благодаря тому, что в драматические годы нашествия монголо-татар, а затем вторжения войск Тимура Хромого ингуши ушли в высокогорье, которое не было подвластно инородному влиянию. «Разорительные завоевания, как это ни парадоксально, привели к сохранению (противостояние!) и консервации гражданского (демократического) состояния ингушского общества, которое превосходило восточные модели, что несли с собой завоеватели. Какие бы экономические и культурные потери ни последовали после завоеваний, ингуши, как большинство северокавказских народов, сохранили свой общественный строй и отношения, подобные античным общинам, и достойные менталитету горцев» (М. Агларов).
Учёный пишет о развитом институте гостеприимства у ингушей, о том, что аталычество, возможно, ингуши переняли у соседних народов, пишет о семейном быте ингушей, о больших семьях и предпочтении ингушского общества к их сохранению. Б. Далгат приводит данные о семьях, объединяющих несколько дворов большой семьи. И всё же, если происходил раздел имущества большой семьи, то он требовал особой тактичности и знания адата. Чаще всего этот процесс возлагался на уважаемых стариков. Однако «семья, выделившаяся от рода, старалась все-таки строиться как можно ближе к родичам, и, в собственных интересах, не порывала связи с ними, продолжала по-прежнему признавать авторитет главы рода, участвовала в делах рода и т. п.». Даже если происходил раздел хозяйства между сыновьями, он не означал полной автономии семей. Они находились под объединяющим понятием «ц1ан цаг1ар дезал» («члены одной семьи; дома»).
Б. Далгат описал быт горской семьи, интерьер ингушского жилья, общественное и нравственное значение культа домашнего очага, который был связан с культом предков, сосредоточивал вокруг себя членов семейной общины и освящал власть главы семьи. Фактически очаг отождествлялся с жилищем. Чем больше котлов (очагов) или семей было в фамилии, тем она считалась сильнее и почётнее. Выражение «в такой-то фамилии столько-то котлов» соответствовало численности семей, указанию силы и почёта этой фамилии.
Авторитет цен-да (отца семейства, хозяина дома) в ингушских семьях стоит высоко. В сознании ингушей ближе к своим детям считается отец. Родственники со стороны отца считаются ближе, нежели со стороны матери, и в то же время мать «ближе к сердцу детей», а родственники по матери считаются более душевными.
Б. Далгат пишет о культуре взаимоотношений в ингушских семьях: «Сын перед отцом не садится вовсе — при посторонних людях; младшие перед старшими тоже; но по приглашению могут присесть в стороне, если нет при них близких родственников, старших или почетных стариков и гостей, а собралась просто толпа жителей. Женщины и девушки при мужчинах также не имеют права сесть; при встрече с совершеннолетним на дороге женщины встают, даже если едут на арбе, пока не скажут им «спасибо, садитесь». Мать вообще дома у себя сидит, обедает ли сын или муж; мужчины обедают отдельно от женщин и раньше их; жена обедает после мужа в стороне; на пирах и празднествах сидят по старшинству: старших вводят в саклю, угощают раньше других и лучше других... Самым почетным гостем из всех родственников считается старший в роде. Жена старшего по возрасту пользуется со стороны прочих женщин и молодых мужчин, как старуха, большим почетом и уважением; в женских делах (свадьба, похороны и пр.) распоряжается более понимающая и деловая женщина в фамилии; в домашних делах все женщины самостоятельны; и старшей, и распоряжающейся в делах, фактически, оказывают честь, дают дорогу, стоят при них, услуживают и т. д.; женщина ни лично, ни имущественно не пользуется самостоятельностью; она во всем подчиняется мужу; жена слушает и советы, и приказания близких родственников мужа (старших в особенности), иначе — позор для нее. В отсутствие мужа жена его, безусловно, слушается даже тестя или шурина и др.»
Б. Далгат пишет об отношении к женщине в ингушском обществе. Мать в ингушской семья являлась хозяйкой и главной распорядительницей в доме. И хотя было принято суждение о кавказской женщине как забитой, Б. Далгат отмечал, что «несмотря на внешнее бесправное положение свое, женщина при уме и энергии играет выдающуюся роль в родовом быту».
Учёный пишет о создании семьи у ингушей и участии многих членов общества в этом процессе. У ингушей строго соблюдалась экзогамия, запрет на вступление в брак родственников. Но в экзогамии Далгат видел и другой смысл, а именно — увеличение числа родственников. В выборе жениха и невесты ингуши руководствуются следующими убеждениями: «Жених должен быть мужчиной, как следует быть, бравым, способным прокормить свою семью; невеста должна быть хорошей хозяйкой и неглупой, работящей», — пишет учёный.
И в то же время, имея определенные виды на девушку, юноша должен быть уверен в том, что нет каких-либо причин, мешающих ему иметь родство с семьёй, тейпом (родом) девушки. Причинами нежелательности заключения родства является (помимо экзогамии) несоблюдение этикета и норм эздел (этики) членами семьи как юноши, так и девушки, так как у ингушей «весь род несет нравственную ответственность за проступки члена рода».
Б. Далгат описывает свадебные ритуалы, в том числе выход невесты из родительского дома, обхождение ею очага, которое завершалось тем, что «шафер брал одною рукою цепь, другою держал руку невесты и потрясал цепью в знак разрыва всякой связи невесты с семьёй и её культом... По прибытии невесты в дом жениха совершался почти такой же акт приобщения невесты к культу родственников жениха»: обхождение невесткой очага, угощение её мёдом и маслом, осыпание сладостями... У Б. Далгата имеются ценные сведения по обряду избегания и семейному этикету ингушей.
Б. Далгат был человек с широкими способностями и талантом. Он знал несколько языков, в том числе и ингушский, имел прекрасный музыкальный слух и играл на скрипке, был незаурядным альпинистом. За свою жизнь он совершил ряд «экскурсий» по ледникам Кавказа, восхождений на Казбек и Эльбрус. Б. Далгат являлся представителем прогрессивной интеллигенции; он тесно общался со многими просветителями Северного Кавказа, в том числе и представителями ингушского народа.
Сегодня в Ингушетии нет учёного гуманитарных наук, юриста и общественного деятеля, не знакомого с трудами Б. Далгата. Об ингушах и Ингушетии, традициях и обрядах, обычном праве, семейном и общественном укладе жизни он написал значительно больше, даже чем о Дагестане. Последние годы жизни Б. Далгат жил в Дагестане и принимал самое активное участие в научной, общественной и государственной жизни Дагестана.
Труды Б. Далгата внесли большой вклад в кавказоведение и имеют огромное значение для современной научной и общественно-политической мысли Кавказа.