— Мне было всего два года, — вспоминает Нойдаш Мальсагова (Халухаева), — когда наш народ депортировали. И, конечно же, запомнить момент высылки не могла. Но мама столько раз рассказывала мне эту историю, что мне кажется, будто сама я была очевидцем нагрянувшего на ингушей горя. Мама была без мужа — наш отец умер, когда нам с братом исполнилось всего пару месяцев.
И вот, в ночь на 23 февраля в дверь к нам постучал солдат. Он жил у нас и знал, с каким трудом мама перебивается с четырьмя малолетними детишками, младшие из которых были двойняшки. «У тебя на руках сироты, я не могу тебе не сказать правды, — сказал он маме. — Но только ты меня не выдавай. Завтра ваш народ рано утром отправляют в ссылку, где и холод, и голод. Возьми зерно, кукурузу, мясо, собери тёплые вещи и драгоценности, если есть. Там всё пригодится».
«Эта ночь была ужасная, — рассказывала мама, — ночь чернее чёрного, когда сердце разрывалось от горя, когда не плакать хотелось, а надрывно выть. А оказалось, что даже слёзы утирать не успевала, собирала «елт» (зерновые), резала кур, индюков, в общем, собиралась всю ночь в дорогу».
Но больше всего сердце разрывалось от того, что её единственный сын был в гостях у золовки. Она забрала его накануне к себе погостить, в другое село. Что с ними будет дальше, она уже и думать боялась.
Дорогу мама описывала, как и все депортированные. Больше всего её угнетало то, что тела умерших сородичей не разрешали ни земле предавать, ни в вагоне оставлять, чтобы похоронить потом по приезде, как положено. Их просто выбрасывали в снег. И что потом с ними стало по весне, кто его знает? Рассказывала и то, как везли их в нечеловеческих условиях, с нарушением веками сложившихся традиций народа. В одном вагоне были и женщины и мужчины, молодые и старые. И это в то время, когда у нас женщины при мужчинах, молодые при старших не только сидеть, но и разговаривать громко не имели права. А тут в одном вагоне — две недели. Потому и умирали многие от разрыва мочевых пузырей.
Привезли нас в село Каркамыш. Там жили только казахи и мы, ссыльные ингуши. Мор там был страшный. От тифа и голода умерло много людей в нашем селе. Как сейчас помню тела родственников, опухших от голода. Мама говорила мне: «Смотри, Нойдаш, и не забывай эту страшную картину. Они умерли от голода». А мама нас спасла благодаря тому солдату. Когда кончились запасы, привезённые из дома, она стала обменивать на рынке драгоценности и ценные вещи на зерно. Это был серебряный пояс отца, кинжал, серебряные тарелки.
И вот остался только старый патефон с шестьюдесятью пластинками. Мама каждый день носила по одной пластинке на базар и обменивала её на пшеницу. Дотянули, таким образом, до весны, а там и травы разные пошли, и лес немного подсобил.
Не обошла смерть и нашу семью — старшую сестру от тифа мы не смогли уберечь. А сами выстояли, хотя болезнь свалила нас всех. Но более всего мама страдала по своему пропавшему сыну. Уж сколько молитв возносила она Всевышнему, чтобы Он помог ей найти его. Сколько раз исходила она дорожку от комендатуры до дома, и обратно. Там её жалели, сочувствовали и помогали. Делали каждый раз запросы в разные комендатуры, и вместе с ней терпеливо ждали ответа.
И вот наконец-то счастливая новость: наш брат нашёлся. И это через два года поисков! Вернулся вытянувшийся, ему ведь было всего два годика, когда нас разлучили. А тут вот целый парень — пятый год пошёл. Мама к тому времени уже работала в колхозе, мы — две сестры и брат — по хозяйству справлялись. Была у нас теперь и земля, появились и курочки, и корова. Стали медленно подниматься на ноги. Председатель колхоза, казах Сакхи, был к нам очень внимательным. Он всегда просил меня у матери. У них не было детей. «Я, — говорил, — как родную дочь её воспитаю». Не понимал, что ингуши своих детей не отдают, даже если от голода будут умирать.
Но тут нас постигло ещё одно страшное горе. Это было зимой. Мы все заболели корью, но у брата болезнь затянулась. Был как раз четверг, и время шло к вечеру. Мама возилась с картошкой и тестом, готовилась делать лепёшки для «саха» (милостыню по усопшим, что мусульмане раздают в четверг вечером). Мы все трое лежали на топчане под одеялом. Мама решила прилечь с нами, пока варится картошка, как раз к ногам своего сына. Она всё лелеяла его, никак не могла насытиться своими материнскими чувствами, ведь прошло всего два года, как он вернулся домой. Ему шёл седьмой год. «Ой, какие холодные у тебя ноги, — сказала она, — дай-ка я тебе их согрею». Он только успел ей в ответ улыбнуться и откинул голову назад. Один лишь вдох, и его не стало. Мама долго билась над ним, громко плакала, просила Всевышнего не забирать у неё единственного сына. Я же всё не могла понять, что вообще случилось, мысль о смерти не допускала вообще. Потом мама встала, подбежала к двери и, распахнув её настежь, стала звать на помощь людей. И тут с улицы повалил леденящий холод, в комнату с воем ворвался буран, словно разделяя горе матери. Тяжёлая картина, всегда перед моими глазами стоит. Вскоре зашли соседи, родственники, кто-то стал её стыдить, кто-то жалеть, а она всё плакала и плакала, словно всю боль в этот день выплакала, что накопилась за все эти годы. Больше я её в таком разбитом состоянии не видела. Она как-то затихла, ушла глубоко в себя, и так и не оправилась от горя.
Ну и жили дальше, две дочери и мама с нами. Всё мечтали, как все ингуши, вернуться на родину. 25 декабря 1962 года мы высадились на станции Назрань. Незабываемое было чувство, неизгладимые из памяти волнения. Никогда более я их не испытывала. Хотя сама помнить родину не могла, ведь было всего два года, когда её у меня отняли. И всё же внутри меня она всегда жила — родная и близкая. Мама нам говорила: «Мы обязательно вернёмся на родину. Вот узнаете, сколько у вас родственников. Узнаете, что вы не одиноки». Так оно и было. Но мама прожила недолго. Она умерла в 1965 году.
Сегодня Нойдаш живёт в Назрани. Ей 74 года. У неё очень много родственников, и всех она любит и со всеми поддерживает отношения, как завещала мама. У неё три дочери и два сына. Все хорошо устроены. Уже вон и внуки выросли, жизнь свою устраивают, живут вроде неплохо.
— Ничего, выдержали, — говорит она, — и живем мы теперь очень хорошо. Надо помнить нашим потомкам, через что мы прошли, чтобы ценить сегодняшний день, чтобы ценить каждую минуту, прожитую на родной земле. Что нам не хватает? Ведь всё у нас есть, всё у нас хорошо.