Величие в своей эпохе

Штрихи к творческому портрету Джемалдина Яндиева

Есть глубокие и твердые души,

которые не могут сознательно отдать святыню свою на позор.

Ф. М. Достоевский.

Есть жизнь, подчиненная стихийному потоку,

и — как альтернатива — жизнь,

которой осознанная нравственность придает силу.

Г. А. Белая.

Воплощенные мысли должны быть

судимы по высшему мерилу красоты —

по глубине своей правды и чистоте своего чувства.

Н. Н. Страхов.

Когда не находят величие в своей эпохе, тем более, если оно невозможно в ней, величие начинают искать за границами своего времени. Натуры слабые и пассивные ищут славу в прошлом и утешаются былым (часто мнимым) величием своих предков, им же оправдывая свое бездействие. «Воча тIехьено дай бийцаб» («Плохое потомство хвастается предками») — говорят о таких ингуши. Натуры же сильные, деятельные начинают трудиться над созданием великого будущего.

Правда, пути к этому будущему избираются разные. Для возрождения былой славы и величия одни предлагают реанимировать все традиции и обычаи, не особо задумываясь над их содержанием и соответствием их современности: они считают, что механическое следование этим обычаям обеспечит современникам духовное величие. Есть и такие, которые пытаются привить своему народу культурные ценности других народов. И те и другие не учитывают, что любые этические ценности вырабатываются тем или другим народом для конкретных социальных условий, и обеспечивают душевный комфорт только в этих условиях. Они не понимают, что обычаи и традиции порождаются условиями жизни, а не наоборот, и что эти условия в последние столетия радикально изменились.

Однако всегда находятся люди, устремленность в великое будущее которых выражается в их работе над подготовкой необходимых для наступления этого будущего политических, экономических, культурных условий, люди, которые заняты созиданием ценностей, необходимых для осуществления этого великого будущего. Таковыми являются многие ингушские поэты, творившие в ХХ веке. И в первую очередь — Джемалдин Хамурзаевич Яндиев, который выделялся неординарным талантом.

Джемалдин Яндиев, которого профессор И. А. Дахкильгов назвал одним «из наиболее примечательных явлений в ингушской литературе», буквально ворвался в ингушскую поэзию. Его первое стихотворение было напечатано в 1937-м году, а через год он уже был признан и литературным сообществом и читателями. Характеризуя ингушскую поэзию предвоенных лет, тот же И. А. Дахкильгов писал, что «вершиной поэтического творчества той поры стала поэзия Дж. Яндиева», который «с первых же шагов заявил о себе как оригинальный и зрелый мастер поэзии». Такую высокую оценку ученого Дж. Яндиев заслужил, в первую очередь, оригинальностью своего творчества, уникальностью создаваемых образов, своей непохожестью на других ингушских поэтов.

Арсений Тарковский, побывавший в Ингушетии в 1938-м году и переводивший стихи Дж. Яндиева на русский язык, писал впоследствии (в 1965 году) о Дж. Яндиеве: «...выглядел он так, словно происходил не от людей, а из племени орлов». Дж. Яндиеву, несомненно, импонировал такой отзыв. Он сам нередко сравнивал себя с орлом.

Например, в стихотворении «Думы, думы...» он пишет о себе:

«Пусть не скажут, что сраженным

Пал орел меж скал».

И действительно, на фотографиях тех лет у Дж. Яндиева взгляд устремлен вдаль и вверх, голова гордо вскинута, как будто он вот-вот взлетит. Однако это впечатление об «орлинности» Джемалдина создавалось, думается, не только и не столько его внешностью, сколько интенсивностью его духовной жизни, напряженностью его чувств, что ярко проявлялось в его стихах, отличавшихся динамичностью и устремленностью в особый, яркий и неведомый, но такой манящий мир счастливого будущего.

Уже в первых своих стихах Дж. Яндиев уходит от свойственной многим поэтам тех лет излишней публицистичности, идеологической перегруженности, назидательности и этнографичности. Его довоенным стихам свойственна определенная позитивность поэтических образов в сочетании с легкостью изложения, радостное мировосприятие и оптимистический взгляд в будущее. Они отмечены духовным горением. Это о них пишет критик Х. Туркаев: «Образы, мысль и ритм уже первых его стихов были настолько энергичны, стремительны, неуемны, все в них находилось в движении, полете, что его современникам казалось: в поэзию ворвался смелый всадник на горячем скакуне, из-под копыт которого вылетают, словно искры, чеканные, упругие от мыслей и чувств, в них заложенных, строки».

Оригинальность творчества Дж. Яндиева выражалась также в подходе к изображению действительности, в видении им правды жизни. В годы, когда Дж. Яндиев пришел в литературу, усилия ингушских писателей и поэтов были направлены, в основном, на борьбу с пережитками прошлого, на искоренение тысячелетних традиций и обычаев народа, которые, по мнению этих литераторов, препятствовали утверждению новых, коммунистических идеалов общества, мешали великому делу создания нового человека и не вписывались в современность. Все силы литературного сообщества были брошены на коренное изменение мировоззрения народа. Для этого поэты и писатели изображали прошлое мрачными и темными тонами и противопоставляли им картины светлого настоящего и прекрасного будущего. При решении этой задачи многие ингушские литераторы, не имея опыта переживаний (и тем более опыта выражения чувств и мыслей), в основном скатывались к высокопарной риторике, к площадно-митинговым агитационно-пропагандистским клише, которые черпались ими из газетных передовиц. Поэтому в их произведениях идеология преобладала над художественностью (все этические вопросы решались в полном соответствии с пониманием политической целесообразности текущего момента), поэтичность подменялась назидательностью. Стихи пестрели указаниями-призывами «верь», «следуй», «будь», «борись», которые при всей их благоразумности не могут сделать текст поэтическим.

Дж. Яндиев избрал совершенно другой путь.

В своей знаменитой Пушкинской речи Ф. М. Достоевский подчеркивал, что правду человек найдет только в себе самом, в своих чувствах, в своих страданиях. Вряд ли молодой Дж. Яндиев знал про эти слова классика русской литературы (советская власть довольно настороженно относилась к творчеству Федора Михайловича), но поступил молодой поэт в полном соответствии с его рекомендацией. В своих стихах Дж. Яндиев выражал только то, что было вымучено его беспокойным сердцем долгими бессонными ночами, он писал только то, что он считал Правдой. Поэтому не случайно, что он был первым среди ингушских поэтов, кто в культурном прошлом ингушского народа увидел не только отвратительные страницы. Ибрагим Дахкильгов подчеркивает, что «такой дифференцированный подход к освещению прошлого отличает Яндиева от его предшественников, в поэзии которых прошлое — это зачастую только темнота, невежество и так далее, а созидательные силы народа не замечались».

Но думается, Дж. Яндиев был уверен, что настоящее неизмеримо лучше прошлого, он искренне верит в великую миссию Октября, бесконечно доверяет Советскому правительству и вождям мирового пролетариата. Поэтому в его стихах в те годы заметно преобладают мотивы полноты жизни, оптимизма, душевной приподнятости. Дни радостны, игривы, жизнь прекрасна, как звездное небо. Он наказывает песне своего сердца играть, веселиться, кружить птицей, чтобы проникать в души людей и нести им правду. Он не устает призывать к созидательному труду во имя величия Родины. Духовная раскрепощенность, страстная устремленность к великому будущему («Я знаю, великое будущее идет...») — характерные черты поэзии Дж. Яндиева 30-40-х годов. Описывая мироощущение поэта в довоенные годы, самый яркий исследователь его творчества Марьям Яндиева констатирует, что для поэта «есть только настоящее и страстно ожидаемое счастливое будущее».

Но новаторство Дж. Яндиева как поэта заключалось не только в умении видеть реальность такой, какая она есть, и правдиво ее изображать. После возвращения из тринадцатилетней ссылки, не принимая окружающую действительность и не веря в ее обновление, он, будучи глубоко творческим человеком, поставил перед собой задачу более грандиозную и (не побоимся этого слова) великую: создать новый, небывалый мир. Мир, в котором не будет места горю материнскому, слезам детским, бедам народным, построить мир, полный света и счастья, основанный на верности, чести и благородстве. Если до высылки народа в 1944 году Дж. Яндиев в своем творчестве звал читателей из счастливого настоящего в более прекрасное будущее, то по возвращении народа он творил светлый мир как альтернативу реальности.

Дж. Яндиев был, как говорится, поэтом от Бога, поэтом по мировоззрению, по мироощущению, а не просто талантливым человеком, который умеет и может писать стихи (но может и не писать!), каковыми были многие его современники. А для поэтического мировосприятия не существует объективного, не зависящего от человека, от человеческого отношения, мира. Как всякий Поэт, Дж. Яндиев считал, что мир таков, каким ты его ощущаешь. Марьям Яндиева отмечает, что «у Яндиева (в поэзии последних лет особенно) лирическая рефлексия существует уже не «по поводу», а как постоянное состояние сознания, как устойчивая позиция». Мы считаем, что осторожное замечание исследовательницы в скобках даже излишне и что Джемалдин Яндиев всегда обладал этим великим даром — видеть мир глазами Поэта, воспринимать действительность поэтически. И создать новый мир для поэта означает, в первую очередь, создать новое отношение к миру, новое ощущение мира, новое мировоззрение. Будучи не в силах изменить мир, он решает изменить отношение к нему.

Для реализации же этой задачи — создания нового отношения к миру, поэтических средств ингушского фольклора и языка было недостаточно. Да, ингушский язык веками обслуживал национальную культуру, на нем был создан великий нартский эпос с его богатством выразительных средств и поэтических образов. Но для выражения тончайших движений, порожденных в душе чрезвычайно одаренного поэта новыми веяниями эпохи и новыми нравственными и социальными ориентирами, этих средств явно не хватало. Тем более, для создания нового мироощущения и миропонимания. Дело в том, что ингушская культура, ориентированная на сдержанность чувств и на самообладание, не способствовала развитию в языке художественных средств для выражения тонких душевных движений. Если выразиться предельно упрощенно, то можно сказать, что ингуша обычно не интересуют подробности и перипетии чувственных переживаний автора (рассказчика) и подробное описание их считается даже в некотором смысле излишней сентиментальностью, мелочностью; слушателя-ингуша интересует результат этих переживаний, результат, выраженный в виде действия или решения, к которому рассказчик пришел в конце концов. Поэтому в ингушском фольклоре главные идеи, темы и мысли произведения выражены обычно действиями, а не рассуждениями (даже сами рассуждения строятся по схеме «если я сделаю то-то и то-то, то произойдет то-то и то-то»). Произведения ингушского фольклора тяготеют к повествованию, в котором сказуемые преобладают над другими членами предложения, в том числе и над подлежащими. В некотором смысле ингушская культура — это культура действия, а не культура чувств.

Поэзия Джемалдина Яндиева — это не столько «поэзия мысли», сколько «поэзия переживаний и ощущений», ориентированная преимущественно на воспитание чувств, а не на просвещение ума. Для Джемалдина Яндиева утонченность сердца важнее многознания. Он полагает, что истина, чтобы быть истиной, должна быть красивой и доброй. Джемалдин — Поэт, который постигает этот мир чувствами, живет чувствами, верит своим чувствам и доверяет им — и для него этого достаточно. Соответствует ли этот мир его чувствам? Яндиеву этот вопрос показался бы, по меньшей мере, странным.

Вот для выражения этих чувств, этих переживаний и ощущений ему и не хватало изобразительных средств ингушского языка, языка, способного передать мельчайшие нюансы мысли и действия, но не имеющего достаточного количества лексических возможностей для описания душевных движений. Дж. Яндиев много размышлял о родном языке, о выразительности его. Такие стихи, как «А, будь ты неладен, ингушский язык...», «Язык человека», «Родному языку» и многие другие — результат этих раздумий. В стихотворении «А ты не знала», обращаясь к любимой женщине, поэт подчеркивает, что «на языке отцов», который «скорее груб, чем нежен», который «в тишине звучит, как выстрел или крик пастуший» и в котором слышатся «гул обвала и звон кинжалов», очень трудно «слагать стихи, ласкающие уши», и тем более «о любви... писать».

Но Дж. Яндиев довольно быстро справился с возникшей проблемой. Он создал свою уникальную систему художественных образов, которая вполне могла решить задачу выражения всего мироощущения поэта. Он исходил из того, что образ может быть заключен не только в самом слове, но и в словосочетании, то есть он может быть создан и посредством слов, употребленных в переносном (непрямом) смысле. Часто слова, которые в отдельности не несут в себе образа, но организованы определенным способом, создают поэтический, образный текст, становятся образными. Слово в сочетании с другими словами может получить совершенно новое смысловое и эмоциональное значение. При этом зачастую поэтом используются конкретно-реалистические образы (горы, скалы, чинары, башни), которые он берет из природы. Но к природе поэт обращается в поисках не только ярких образов: он вновь и вновь возвращается к ней в поисках истинности, чистоты, искренности. Не найдя нравственной чистоты в мире людей, поэт находит ее в природе. Ведь природа не врет, природа не обещает, природа не предает. Марьям Яндиева трактует осознание поэтом традиционных образов «как потребность в слиянии с природой, нахождение в ней глубокого созвучия своим душевным переживаниям». В свете сказанного становится понятно, что «особое эмоционально-напряженное мироощущение», о котором говорит Марьям Джемалдиновна, это не просто броская метафора. Это очень точное определение состояния поэта с распятым чувством человеческого достоинства, оскорбленного предательством со стороны власти, которой он верил, и униженного несправедливостью в отношении его народа.

Повторимся: для Яндиева, как для Поэта, действительность была такова, каковой он ее ощущал, воспринимал. С другой стороны, Джемалдин Хамурзаевич был предельно искренен в творчестве. Поэтому неудивительно, что он избрал философскую лирику. Он пишет короткие лирические стихотворения, в которых преобладающими мотивами являются размышления о смысле жизни, об устройстве Вселенной, о месте человека в природе и Космосе — то есть он уделяет пристальное внимание вечным вопросам бытия, и в первую очередь — нравственным. Лирический герой его стремится познать самые затаенные движения души, раскрыть, обнажить перед читателем переживания и ощущения ее, устремления ее. Все это позволяет отнести его стихи к философской лирике.

Поэтому, читая Дж. Яндиева, всегда надо иметь в виду наличие в его стихах нескольких планов. Когда иной поэт пишет об орле, он описывает орла и ничего более: как горд и прекрасен орел в свободном полете, как он спокоен, паря в вышине, как он стремителен в атаке и т. д. Но поэзия Дж. Яндиева не такова. О чем бы ни писал автор — о горах, о всаднике, о матери, о языке — все его стихи, в конце концов, выражают тончайшие движения и метания его собственной души, его духовные искания. Поэт стремится перелить в сердце читателя эмоции своей души, пробудить в сердце читателя те же чувства, которые бушуют в его собственной душе, привить читателю высокие нравственные идеалы, которым верен он сам.

Здесь хотелось бы несколько отступить от темы и высказать пару слов о родовой и жанровой отнесенности его поэзии. Некоторые литературоведы склонны определять его поэзию как пейзажную лирику на том основании, что в его стихах чрезвычайно много говорится о природе. Да, в его стихах нашли отражение все проявления родной природы: горы, стихами отзывающиеся на слова поэта; дуб на утесе, гордо утверждающий силу жизни и не склоняющийся под зимними ветрами; горные родники, своим журчанием успокаивающие поэта; звезды-невесты, лунными дорогами спешащие к женихам; цикады, плачущие и смеющиеся в ночи; облака, стаей белых птиц висящие над Столовой горой; голубь, воркующий в теснине Дарьяла; трепещущий клич оленя в глухом лесу; легкие тени на глади ключевой воды; прохладный ветерок, убаюкивающий молодые травы; и т. д. Да он и сам это подтверждал, когда писал, что горные родники бьют «в строчке моей каждой И в каждом слове всех моих стихов» (стихотворение «Времени»). Более того, есть у Дж. Яндиева стихи, которые смело можно отнести к «пейзажной лирике», например, «Тихая ночь» (перевод В. Бояринова).

Ласковый свет мой,

Любезный стихам,

Свет мой небесный!

Лунной дорогой

Спешат к женихам

Звезды-невесты.

Сон вековой ли

В бурьяне зарыт,

Вещие клады?

Или смеются

И плачут навзрыд

Ночью цикады?

Зов ли былинный

Мерцает во мне

Ласковым светом?

Или ребенок

Смеется во сне

Ласковым смехом?..

Но, определяя его творчество в целом как философскую лирику, мы исходим из того, что у Дж. Яндиева очень мало таких стихов, которые могут быть охарактеризованы как «чисто пейзажные». Даже в процитированном стихотворении поэт «не удержался» от философской параллели. В последней строфе проводится смысловая параллель между «былинным зовом», который мерцает в душе поэта «ласковым светом», и улыбкой ребенка во сне. Но ведь былинный зов — это образ прошлого, которое светит поэту, а ребенок, улыбающийся во сне — образ мирного и счастливого будущего. Находясь в ссылке вдали от своей родины, поэт воспринимал свое прошлое как источник света и тепла, и лелеял в душе надежду, что светлое будущее обязательно наступит. И так почти во всех его стихах: «пейзажные» метафоры есть аллегории, символические обозначения абстрактных и метафизических понятий.

Но это и неудивительно. Ведь Дж. Яндиев обладал философским взглядом на мир. Сказанное подтверждается многими его стихами. Например, мы уже упоминали его стихотворение «А ты не знала...», в котором поэт говорит, что на родном языке трудно

«Запечатлеть в единое мгновенье

И измененья твоего лица,

И волн, скользящих тяжко, измененья»,

то есть выразить душу любимой женщины и красоту природы. Таким образом, для охвата всей реальности поэт использует два образа: человеческую любовь и картину природы. Но обратите внимание, как это созвучно мысли замечательного русского философа В. С. Соловьева, который писал: «Общий смысл вселенной открывается в душе поэта двояко: с внешней своей стороны, как красота природы, и с внутренней, как любовь... Эти две темы: вечная красота природы и бесконечная сила любви — и составляют главное содержание чистой лирики... Красота природы и сила любви имеют в поэтическом вдохновении один и тот же голос, они одинаково говорят «нездешние речи» и как два крыла поднимают душу над землею». Опираясь именно на эти «два крыла поэзии», Дж. Яндиев сумел подняться в своем творческом горении над своей эпохой, что и дало А. Тарковскому повод говорить об орлинности его. Поистине прав был В. Г. Белинский, утверждая, что поэт и философ говорят об одном и том же, только один говорит образами, а другой — силлогизмами.

Говоря об уникальности Дж. Яндиева как поэта, хотелось бы обратить внимание читателя еще на один нюанс. Кроме вопроса, о чем писать, перед каждым поэтом стоит еще и вопрос, как писать. Для Дж. Яндиева ответ на этот вопрос один: писать надо правдиво и искренно. Он глубоко уверен, что задача литературы, как и вообще искусства, — правдивое изображение действительности. Эта мысль неоднократно повторяется в его поэзии.

Всеми фибрами души ненавидя эпоху, в которой ему выпало жить, он не старался «убежать» от нее в творчество, не уклонялся от борьбы с ней, а, как умел и как мог, противостоял ей своим творчеством (что выражалось в сотворении поэтом своего мира, этически альтернативного существующему) и своей жизнью (абсолютным неприятием фальши, лжи, несправедливости, предательства, приспособленчества).

Он был предельно искренен как в творчестве, так и в жизни. Об этом красноречиво свидетельствует инцидент с печально известным письмом членов Союза писателей ЧИАССР против И. Базоркина.

Дж. Яндиев подписал это письмо, не читая его, как обычно и делал — будучи человеком предельно честным и искренним, он не мог не доверять людям. И только на следующий день он узнал, что ему подсунули на подпись. Он затребовал это письмо обратно и просто вычеркнул свою подпись, да так старательно, что проделал в листе дыру, тем самым разрушив иллюзию политического единодушия среди писателей, которую создавали республиканские чиновники в своих докладах.

Этот поступок Джемалдина Хамурзаевича мы не склонны трактовать как акт протеста против решения властей. Это не противодействие власти, а содействие — нравственности. Он не противодействовал власти — он просто не льстил ей, не пресмыкался перед ней, и этим противостоял ей. Противостоял тем, что неукоснительно следовал своим нравственным убеждениям. Несмотря на то, что это было время, когда даже одно неосторожное слово могло привести к репрессиям.

Его эпоха — это бытие, распавшееся на счастливое прошлое и беспросветное будущее с униженным настоящим. Но он ужился со своим временем, потому что у него была своя цель, своя святыня, которой он служил, которой он посвятил свою жизнь. Это была Правда, Истина. Свое назначение поэт видит в сохранении зерна «священной правды», в соблюдении отцовского завета: «Правду не предай!». И он заявляет, что на свет он родился не для того, чтобы сеять миражи. Ведь для страдающей души есть только одно исцеленье — правда. Он ужился со своим временем, потому что бездуховность, беспринципность времени не смогли его сломить, не заставили его изменить своим высоким принципам. И в стихотворении «Зеркало жизни» он уже мог гордо заявить, что и в труде и в горе он всегда был со своим временем, что он ничего не сотрет из своей жизни и что узнать его возможно лишь в связи со временем. Если эти три заявления изложить прозаически, то мы получим следующие утверждения: «как бы трудно и больно мне ни было, я никогда не уклонялся от вызовов времени; мне нечего стесняться, я не совершил в своей жизни ничего, что могло бы лечь черным пятном на мою совесть; мою поэзию вы поймете, если будете учитывать политические и нравственные реалии (беспринципность, бесчеловечность) времени, в которое я жил и творил». А ведь не каждый поэт имеет моральное право на такое заявление.

Вообще, со временем, в которое ему выпало жить, у Дж. Яндиева были особые отношения. Он не отгораживался от своего времени, а, как мог, облагораживал его. Он не хотел, во всяком случае не стремился, выпасть из советской действительности, но и смириться с ней он был не согласен. Поэт стремился быть сопричастным своему времени, понять его. Он пытался постичь закономерность событий, внутреннюю логику происходящего.

Время, время, конь лихой,

За тобой бегу, постой!

Дай до гривы золотой

Дотянуться мне рукой.

Но это была эпоха, когда даже глобальные решения принимались не на основе внутренней логики развития социальных процессов, а руководствуясь исключительно предпочтениями отдельной личности, полностью свободной от нравственных ограничений. И суть происходящего понимали далеко не все.

Не понимал и не принимал происходящее и Дж. Яндиев. И физически, телесно живя в своем времени, духовно он воспарил над эпохой. «Время, ты есть начало начал, Только не властно ты над душой», — констатирует поэт.

Он не смог уйти из своего времени, но он сумел уловить ритм его. Он ухитрился-таки вскочить в седло пролетающего мимо времени-скакуна, ухватив его за золотую гриву. И Время умчало его в вечность, где его душа обретет наконец-то покой. Он заслужил его всей своей жизнью. Жизнью, положенной на алтарь Нравственности.

Дж. Яндиев показал своим творчеством, что даже в эпоху разгула несправедливости, под прессом государственной тирании можно и нужно говорить правду, призывать к нравственности, к человечности. И в этом историческое значение его поэзии.